Цветущее дерево со сломанной веткой — так нарисовала войну львовская девочка Настя.

“Обломанная ветка — это Донбасс”, — говорили взрослые. “На рисунке показана вера в могущество, жизнеспособность людей и страны. И лишь небольшая отсохшая ветка — погибшие герои — умирает”, — поясняла детский психолог. А сама Настя написала: “Я очень хочу, чтобы в Украине закончилась война, и люди не должны были бы “становиться героями”, а имели возможность жить…”.

Учиться жить после смерти — этому нелегкому искусству вынуждены обучаться родные тех, кто не вернулся с войны на востоке. Согласно официальному заявлению президента, боевые потери с апреля 2014-го по конец 2017 года составили 2750 человек. В 2018-м скорбный список продолжает пополняться.

Мы уверены, что голос людей, отдавших Родине самое дорогое, должен быть услышан. “Зеркало недели. Украина” совместно с благотворительным проектом “Небесная гвардия” выступили инициаторами опроса членов более 1000 семей погибших военнослужащих. Чтобы узнать как они живут и как, по их мнению, жить стране.

Общение с этими людьми — процесс крайне деликатный, а в силу масштаба исследования — без преувеличения уникальный. Мы искренне признательны генеральному директору Киевского международного института социологии Владимиру Паниотто и всем сотрудникам КМИС за отважное согласие принять участие в таком эмоционально сложном проекте.

К счастью, имевшиеся у нас опасения не подтвердились: 91% семей, с которыми удалось установить контакт, прошли испытание опросом. При том, что обычно в телефонных опросах только 25% соглашаются отвечать и доходят до конца анкеты. Мы благодарим каждого за проявленное при общении мужество и приносим извинения за невольно причиненную боль. Откровенность и терпение, проявленные ими, подтвердили нашу догадку: эти люди хотели быть услышанными.

Известный путешественник Йенс Йенсен утверждал, что люди и деревья похожи, они тянутся к себе подобным. Они боятся одиночества.

Родные погибших на востоке нуждаются в нас, в понимании и внимании. Иначе зарубки, оставленные топором войны на их душах, затянутся не скоро.

Мы не случайно самым первым задали семьям погибших вопрос, казалось бы, предполагающий очевидный ответ. И не просто так предложили шокирующие, на первый взгляд, варианты ответов. Сострадание — не единственное, с чем они сталкиваются. Хотя, слава Богу, 63% чувствуют от людей именно эти флюиды.

А откуда берутся 13%, обдающих холодом безразличия, и 11% — жалящих завистью? Зависть — не самое редкое чувство, вызываемое осиротевшими у окружающих. Вернее, не ими, а положенной им государством компенсационной выплатой. В первые годы войны она составляла 500 прожиточных минимумов — 609 тысяч гривен. В 2017-м она увеличилась до 750 прожиточных минимумов для погибшего в бою, то есть до 1,2 миллиона гривен. Кроме того, государством гарантируется обеспечение жилплощадью (в случае ее отсутствия), скидка на оплату коммунальных услуг, повышенная пенсия, льготы на медицинское обслуживание, образование и т.п.

Эти квадратные метры и нули многим наблюдающим заслонили горе, которое они призваны хотя бы частично компенсировать: звонки, начинающиеся со слов “Мужайтесь! Ваш сын погиб…”, сводящие с ума месяцы поиска тел, холод днепропетровского морга, ожидание экспертизы ДНК, перезахоронения в случае, если останки перепутаны, закрытый гроб на похоронах, посмертное вручение наград, годы глухой надежды в статусе “пропавший без вести”… “Какую пенсию вы теперь получаете?” — без обиняков интересуются земляки у матери житомирского десантника всего через несколько месяцев после его гибели. “Ну, ты же получила 600 тысяч!” — всерьез утешают соседи вдову “киборга” с двумя маленькими детьми. К слову, выплата обычно делится как минимум надвое — несовершеннолетним детям и их опекунам, а также родителям погибшего.

Чужие еще более жестоки и бесцеремонны. “Вам что, полученных денег мало?” — вслух раздражаются чиновники попытками пожилых родителей добровольцев из ДУК ПС добиться положенных льгот на оплату квартиры. “Я что, из-за одного вашего сына должна все законы знать?” — искренне возмущается сотрудница социальной службы в Киевской области просьбе матери погибшего 18-летнего солдата 93-й бригады оформить предусмотренную в этом случае помощь.

Чиновники — вообще отдельный разговор. Их задача, оказывается, вовсе не в том, чтобы в сложный момент максимально поспособствовать семьям погибших в получении помощи. Почти все они, за небольшим исключением, будто заточены сделать этот процесс наиболее трудным, болезненным и унизительным. Большинство семей не получают помощь, а добиваются ее. После того как их близкие погибли на необъявленной войне в Донбассе, они вступают в войну у себя дома — унизительную и изматывающую — за положенное им по закону. Впрочем, может, именно это и помогает пережить первые месяцы горя. “Если бы я не боролась тогда за квартиру, — вспоминает вдова погибшего солдата из Киева, — то сошла бы с ума. А так мне некогда было плакать, я бегала собирать справки и ругаться”.

В последние два года ситуация только ухудшилась. Об этом свидетельствует опыт общения сотрудников “Небесной гвардии” с тысячами родственников погибших. Государственные служащие не стесняются открыто обвинять нынешних, даже погибших военных, в меркантилизме и демонстрировать в связи с этим пренебрежение к чувствам их родных. “Я его туда не посылала!” и “Зачем вы его туда отпустили?” — самое деликатное, что приходится слышать матерям, отцам, женам, мужьям, детям. Не хотелось бы говорить о человеческих качествах этих людей. Даже слоны и шимпанзе, как уверяют ученые, способны на эмпатию и сострадание. Важнее другое. Не клерков винят семьи погибших в черствости и безразличии. А президента и премьера. Знаете, почему? Сотрудники разных социальных служб и государственных учреждений, задействованные в процессе оформления государственной помощи семьям погибших участников боевых действий, ведут себя на удивление одинаково. Возможно потому, что такую позицию разделяют не только они, но и их начальство? И тогда это уже вопрос кадровой, информационной и дисциплинарной политики, а не только пресловутого человеческого фактора. В сложных условиях государство (насколько возможно) позаботилось о семьях погибших материально. Но эта значительная помощь нивелирована процессом “добычи”. Может, кому-то стоит это учесть?

И все же большинству украинцев “желтый дьявол” не застит глаза. Две трети семей погибших получают поддержку и, обратите внимание, — показатель поддержки довольно высок по всей стране, но выше всего — на Востоке. При этом там же — самый высокий показатель “враждебности” по отношению к семьям и почти самый высокий — “равнодушия”. Возможно, максимальная близость к эпицентру трагических событий заставляет людей быть более чуткими к чужому горю. Возможно, страх за свою безопасность и жизнь там выше, чем на Западе, и заставляет держаться вместе. А может эта часть наших соотечественников просто сильнее других склонна и сочувствовать от всего сердца, и ненавидеть открыто, и отрезать, как ломоть.

Поддержку местной власти ощущает минимум половина всех опрошенных. И это не может не радовать.

Именно местная власть решает вопросы с жильем, хлопочет (или нет) о выделении земельного участка, способствует (или наоборот) в решении различных бытовых вопросов, например переезда, учебы, лечения, ремонта и т.д. В первый год войны местные власти, к примеру, по собственной инициативе выделяли дополнительную финансовую помощь, добровольно брали на себя все затраты по организации похорон, оплате памятников и т.п. В отношении семей погибших в 2016—2017 гг. это происходит гораздо реже, а из наших опрошенных 24% ответили, что перестали ощущать поддержку местной власти. Уже? Не рано ли?

И самое неприятное — пятая часть семей погибших в каждом регионе не ощущают никакой поддержки местной власти. Что интересно — и в этом случае результаты опроса по регионам мало отличаются. Вероятно, всеобъемлющая забота о семьях погибших на Западе и полное забытье на Востоке — еще один народный миф.

В инфографике эти данные выглядят сухими цифрами и процентами, а в реальности это означает, что приблизительно 20 семей из 100 вовсе не получают никакой поддержки у себя дома, в своем городке, мегаполисе или деревеньке. Может, это вдова с тремя детьми, которая даже на почту за посылкой от волонтеров неделями не может выбраться? Может, это одинокий пожилой родитель, у которого больше никого не осталось? Можно было бы заподозрить семьи погибших в патернализме и меркантилизме, которые не в силах удовлетворить ни одна власть, но ответы на наш следующий вопрос полностью опровергают подобные подозрения — этим людям не нужно лишнего.

В первый год войны самой распространенной, быстрой и, что отрицать, простой помощью были деньги. Наш опрос показал, что теперь, спустя несколько лет после первых и самых массовых потерь, финансовая помощь необходима лишь пятой части опрошенных. И то — это на Востоке страны, где разрушены дома, и не везде есть работа. В остальных же регионах такую потребность обозначила всего десятая часть респондентов, а на Юге и вовсе 5%.

Наш вопрос о сегодняшних проблемах семей погибших был открытым: каждый продиктовал свой ответ. А затем КМИСовцы их сгруппировали. Оказалось, что больше всего семьи нуждаются в консультационной юридической поддержке — многим в силу возраста, здоровья, семейных обстоятельств и отсутствия опыта бывает непросто разобраться с документами для получения выплат, жилья, земли, льгот на оплату коммунальных и т.д. Многие из них не умеют воспользоваться тем, что положено им по закону как ближайшим родственникам погибших участников боевых действий. Многие беззащитны перед местной властью и служащими в защите своих прав.

Юристы, ваш выход! И этот клич мы адресуем не только вставшей на ноги в последние годы системе безоплатной правовой помощи. Во всех регионах страны у юристов есть возможность подставить плечо семьям тех, кто подставлял грудь под пули и “Грады”. “Небесная гвардия” располагает контактами тех, кому нужна ваша помощь, и будет рада поделиться. Разумеется, предоставлять такие услуги гораздо сложнее и хлопотнее, чем просто перевести деньги, но, как мы видим, гораздо нужнее. Впрочем, денежные переводы тем 20% семей погибших с Востока, которые заявили о необходимости финансовой помощи, тоже не лишние.

И все-таки самый главный ответ на поставленный нами вопрос не в том, какая помощь нужна, а в том, что половине не нужна никакая. Это вовсе не значит, что заботиться об этих людях не нужно. Это значит, что забота о них лежит не в материальной плоскости. Она — в плоскости памяти.

С памятью, на наш взгляд, дела обстоят намного хуже. Война еще продолжается, но уже только четверть опрошенных считают, что для сохранения памяти о тех, кто погиб в самые сложные годы, делается достаточно. Столько же людей думают, что власть и общество не делают ничего. Еще треть полагает, что делают недостаточно. Не рано ли появились белые пятна и черные дыры в нашей общественной памяти?

Ответы на этот вопрос трудно назвать неожиданными для тех, кто хоть как-то соприкасается с темой войны в последнее время. Спустя почти четыре года после начала войны эта тема успела… поднадоесть. Тем, кто непосредственно не воевал, конечно. От нее отмахиваются главные редакторы, директора государственных предприятий, бизнесмены, издательства, спортсмены, селебрити, пиарщики и даже некоторые политики. Даже те, кто в 2014-м сделал карьеру на помощи армии, сегодня называют войну грязной политикой. Связывать свое или коммерческое имя с армией опасаются даже искренние патриоты. “Война — это все-таки убийство…”, “Нельзя жить только войной!”, “Давайте думать о будущем!”.

Ребята, ваше будущее делается сегодня в донбасских окопах, в районе Троицкого, Верхнеторецкого, Ясиноватой. Начнется ТАМ новое обострение, отойдут хоть немного назад наши войска — хлынут новые тысячи переселенцев, начнутся новые волны мобилизации, мгновенно уйдут из страны оставшиеся деньги, инвесторы, кредиторы, все, у кого есть возможность уехать и увезти ребенка; упадет покупательная способность тех, кто останется. Где тогда будет ваш бизнес? Ваши концепции, форумы, хабы, проекты и наблюдение с пивом в баре за полетом ракеты Илона Маска в космос? Хотим ли мы сказать этим, что нужно все прекратить и жить одной войной? Нет. Нужно не “или — или”, а “и — и”. Работая для себя и будущего в Киеве, Львове, Одессе и Харькове, помните, кто прикрывает ваши тылы.

Государство действительно много сделало для финансового и социального обеспечения семей погибших. И тем не менее, спустя всего четыре года после начала войны, большая часть семей погибших чувствуют себя никому не нужными, а своих погибших родных — забытыми. На встречах “Небесной гвардии” с семьями погибших именно эти вопросы вызывают наибольший отклик, возмущение и эмоции. Не деньги, не ремонт, не квартиры. Внимание — самая главная форма щедрости. Со стороны государства в том числе. Недостаточно повысить пенсию матери погибшего с обычной до военной. Ей важно услышать звонок из мэрии в День независимости. “Ведь именно ради нее мой сын пошел воевать!”. Недостаточно назначить дочке погибшего офицера пенсию по потере кормильца. Важно, чтобы 1 сентября в ее харьковской школе провели минуту молчания в память о погибшем отце. “Ведь она — единственный в школе ребенок, потерявший отца на войне!”.

Родные погибших жаждут внимания, почитания. К себе и своим утратам. Главным образом — от представителей власти. А на практике даже мемориальные таблицы и переименованные в честь погибших улицы — это, чаще всего, не предложения со стороны местных политиков, а победа в борьбе с ними. В Херсоне, например, отказались переименовать улицу Дзержинского в честь 18-летнего добровольца Александра Райхерта, а киевский завод “Авиант” долгое время отказывался повесить фото десантника Анатолия Доценко. Такая ситуация, к счастью, не везде. В Закарпатской области, например, одной подписью губернатора улиц в честь погибших военных стало сразу 19.

Было бы неправдой упрекнуть государство в том, что для сохранения памяти о погибших не сделано ничего. Но этой работе не хватает системности, визии, концепции. В США в честь погибших героев называют медицинские центры, школы, почтовые отделения, военные базы и даже кратеры на Луне. Истории отдельных героев становятся национальными мифами. А много ли учащихся в лицее Богуна, например, знают истории Игоря Зинича, Виктора Гурняка, Юрия Бутусова, Руслана Лужевского, Евгения Зеленского?

Да, справедливо будет отметить, что в Штатах большая часть подобной работы делается именно волонтерами и благотворительными организациями, но именно государство там воспитывает население патриотами. И, кстати, то же государство частично финансирует благотворительные фонды. Наша же работа с населением настолько невнятна, что войну до сих пор путают с политиканством, а работу благотворительных фондов воспринимают не как помощь в общем деле, а упрек собственным недочетам.

Данные цифры — не повод к самобичеванию и не призыв к поиску виновных. Скорее, памятка и, надеемся, некоторое руководство к действию. Как наши враги, внешние и внутренние, не растают, словно роса на солнце, так и память о жертве, цене и героизме не будет вечной и светлой только потому, что мы много раз написали об этом в Фейсбуке.

Это общая задача всей страны, всего общества, не только тех, кто в результате выборов временно занял руководящие позиции. Но и тех, у кого больше возможностей и больше ответственности. Как минимум, за объединение всех усилий.

Войне без малого четыре года. Но даже сейчас многие из нас затрудняются определить отношение к ней.

Власть прогнозируемо лицемерит. Одновременно воюя и торгуя с оккупантом. В публичных заявлениях должностных лиц словосочетание “война с Россией” фигурирует часто, но в нормативные акты эта формулировка предусмотрительно не переносится. Недавно принятый парламентом Закон “Об особенностях государственной политики…” обогатил отечественную правовую лексику новой лукавой терминологией. В тексте документа упоминаются “мероприятия по обеспечению национальной безопасности и обороны”, “сдерживание и отпор российской вооруженной агрессии”. Но понятного и очевидного слова “война” вы там не встретите. Юридическая стыдливость, продиктованная политической целесообразностью.

Мы считали важным дать слово тем, для кого безвозвратные военные потери — не омертвевшие строчки. Их мнение о войне важно. Потому, что с помощью родных опосредованно слышим голоса тех, кто замолк навсегда, — в сгоревшем БТР близ “Металлиста”, на распоротой очередями Бахмутке, в мерзлом окопе на Дебальцевском кресте, под руинами ДАПа. Потому, что утратившие близких имеют особое право судить о войне и мире, об ответственности и вине, о наказании и прощении, мщении и сострадании. Их точка зрения должна быть услышана. Всеми нами. И, в первую очередь, теми, по чьему приказу их близкие пошли на смерть.

Мы убеждены, что мнение этих людей важно для власть имущих еще и потому, что оно вооружает их дополнительным знанием. Пускай результаты данного исследования не могут претендовать на звание полновесного общественного мнения всей страны. Но они бесценны с точки зрения осознания смысла и целей продолжающейся войны, понимания способов и условий достижения желанного мира. Они могут подсказать власти отправные точки и способны очертить линии, за которые лучше не заходить ни в Минском, ни в Нормандском форматах…

56% опрошенных родственников погибших считают вооруженный конфликт в Украине войной с Россией. Региональные отличия минимальны: данный вариант ответа избрали 57% участников опроса на Западе и в Центре, 54% — на Юге, 51% — в столице и 49% — на Востоке. Еще 19% называют кровавое противостояние на Донбассе вооруженным конфликтом со сторонниками т.н. ДНР и ЛНР, поддерживаемыми Российской Федерацией.

Важная цифра: войну на Донбассе назвали гражданской лишь 4% участников опроса. Примечательно, что такое мнение разделяет лишь 6% опрошенных на Востоке. Живущие в прифронтовых областях находятся в максимальной близости к зоне боевых действий, часто и непосредственно сталкиваются с теми, кого принято называть внутренне перемещенными лицами. Именно поэтому важно: ответственность за разжигание и продолжение войны жители этого региона возлагают, в первую очередь, на Россию. А не на сепаратистов, и, тем более, не на население Донбасса. Даже с учетом того, что мы говорим о родственниках погибших, чье мнение следует воспринимать как субъективное.

Но ведь в данном случае речь идет о тех, кто живет по соседству с ОРДЛО, кто ментально близок к тамошним обитателям. То, что опрошенные на Востоке отказывают адептам “новороссии”, идеологам и защитникам “народных республик” в субъектности — симптоматично. В этих ответах — очевидное отрицание тектонического внутреннего раскола, о котором охотно разглагольствуют московские пропагандисты.

Еще одно важное наблюдение: в ответах на этот и другие маркерные вопросы, наблюдается минимальное расхождение мнений в региональном разрезе. К примеру, на Юге и Востоке противостояние чуть чаще называют вооруженным конфликтом со сторонниками “днр”/”лнр”, поддерживаемыми Россией. А в Киеве, как ни странно, — наибольшее число приверженцев определения “гражданская война”. Но значимые различия в оценках семей из разных регионов отсутствуют.

Эту тенденцию подтверждают ответы на вопрос о дальнейшей судьбе оккупированных районов Донбасса.

Цифры красноречивы: 81% опрошенных убеждены, что неподконтрольные территории должны быть возвращены. Лишь 9% ратуют за безвозвратное отрезание мятежных земель. Региональное единодушие в ответах — налицо.

Особого внимания заслуживает аргументация. 71% членов семей погибших считают, что воссоединение необходимо, поскольку “Украина должна быть восстановлена в своих законных границах” (больше всего сторонников этой версии в столице, меньше всего — на Востоке). Лишь четверть участников опроса полагает, что ОРДЛО следует возвращать под контроль Киева потому, что “на этих территориях проживают наши люди”. Чаще других этот аргумент в ответах прогнозируемо использовали жители Востока (37%), реже остальных (21%) — опрошенные в западных областях.

То есть — война за территории, а не за людей? От столь категоричного вывода удерживают следующие цифры: только 6% считают, что неконтролируемые территории должны быть отрезаны, поскольку проживающие на них люди стали чужими и жить с ними в одной стране не получится.

Небольшое отступление. Интерпретация данных, полученных по итогам опросов, подобных нашему, требует деликатного подхода. Сошлемся на рассказ одного луганского социолога, в свое время рискнувшего исследовать мнение жителей оккупированных территорий. Опрос показал, что большинство жителей возлагает вину за происходящее на Донбассе на украинские власти. Но только на фокус-группах выяснилось, что именно вменялось в вину Киеву: значительная часть опрошенных упрекала власть за то… что она не защитила, за то, что бросила.

Приведенные ответы, безусловно, требуют детальной расшифровки, профессионального декодирования. Выводы, которые мы делаем на основании данных КМИС, — лишь допущения. Пытаясь анализировать полученные ответы, мы допускаем: люди, мнение которых мы отважились узнать, не отождествляют, например, возмездие и отмщение, примирение и прощение (на этом мы остановимся чуть позже). Они не записывают жителей ОРДЛО в категорию однозначных чужаков, с которыми не уживутся в одной стране. Но судьба этих людей для многих вдов и сирот выглядит меньшим приоритетом, чем полное восстановление суверенитета. Забегая немного вперед отметим: лишь 3% опрошенных считают, что решение о статусе оккупированных территорий после их освобождения должны принимать тамошние жители.

Родственники погибших военных имеют право на такое мнение. Они получали похоронки. А еще они видели по телевизору тысячи людей, шедших за гробом “Моторолы”.

Насколько решительным было абсолютное большинство опрошенных в вопросе о будущем Донбасса, настолько же человечным оно оказалось, когда речь зашла о способе достижения этого будущего.

Только 18% назвали возможным способом возвращения Донбасса военную операцию. 65% посчитали наиболее эффективным решением проблемы постепенное мирное урегулирование.

С одной стороны, кому, как не им, призывать к отмщению. С другой, — кто, как не они, знают, сколь тяжек “груз 200”. Чтобы понять ценность жизни, следует близко познакомиться со смертью.

Отношение опрошенных к войне является более логичным и, одновременно, менее категоричным, чем можно было ожидать от людей с ранеными душами. Сопоставление ответов на вопросы о будущем оккупированных территорий и способах возвращения, позволяет говорить о патриотизме, лишенном малопочтенной приставки ура-. Синтез ответов на вопросы о способах возвращения ОРДЛО и оправданности вооруженной борьбы за него — дает повод увидеть акцентированный гуманизм, не переходящий в безвольное непротивление. Число сторонников мирного урегулирования конфликта на Донбассе практически совпадает с числом тех, кто оправдывает применение Вооруженных Сил на Востоке страны. (65 и 63%, соответственно). Как ни странно, больше всего тех, кто против использования ВСУ в конфликте, — не на Востоке, а на Западе.

Тому, что родные павших в основной массе поддерживают привлечение военных к разрешению конфликта на Донбассе, скорее всего, существует простое пояснение. В силу участия в войне их близких, они достаточно хорошо представляют себе масштаб и глубину происходящего. И не питают иллюзий, что без активного участия регулярной армии можно хотя бы заморозить конфликт.

Опираясь на данные опроса, можем предположить, что люди, пострадавшие от войны, зачастую лучше разбираются в ее этиологии. Косвенным подтверждением тому могут служить ответы на вопрос о Крыме.

58% убеждены, что в марте 2014-го Украина должна была начать боевые действия, чтобы вернуть украденную автономную республику. Во всех регионах (включая Восток) это мнение поддержали более половины участников опроса.

Нет ли противоречия между миролюбием в вопросе о донбасском будущем и жесткостью в оценке крымского прошлого? Нестыковка существует только на первый взгляд. Скорее здесь присутствует логика.

“Воевали бы за Крым — не пришлось бы воевать за Донбасс”, — эту точку зрения часто приходилось слышать именно из уст фронтовиков, а также родственников погибших и раненых в зоне АТО. Возможно, уверенность в том, что за АРК следовало драться, зиждется на убежденности: главная причина начала этой нескончаемой войны — в той, не начавшейся.

С одной стороны, Киев оказал слишком уж вежливый прием вооруженным “зеленым туристам”. Чем пробудил у Москвы желание и дальше изучать госграницы дозволенного. С другой — пример скорого и безболезненного территориального отжима оказался заразительным и для тех жителей материка, кто не столько мечтал о “русском мире”, сколько жаждал высоких российских пенсий и зарплат. Ценители скрепных ценностей и поклонники Лепса из Енакиево, Тореза, Стаханова и Брянки отправились на поиски огнестрельного оружия и урн для “референдума”. Вдохновленные примером аксеновых и константиновых. Подстрекаемые местными бонзами. Развращенные бессилием центральной власти, растерянностью военных, предательством милиции. Они хотели так же, как удачливые “островитяне” — легко, быстро, бескровно — к кисельным берегам.

Курок был взведен в Севастополе и Симферополе. В Славянске и Краматорске осталось лишь нажать спусковой крючок.

Мы не утверждаем, что те, чьи отцы и сыновья, мужья и внуки, братья и племянники сложили свои головы в Луганском и Донецком аэропортах, на Саур-Могиле и “Промке”, 32-м “блоке” и Светлодарской дуге, в Иловайске и Широкино, Зайцевом и Счастье, рассуждают именно так. Мы просто не можем найти другого логичного объяснения такому взгляду опрошенных на крымскую капитуляцию Киева.

Кстати, в канун третьей годовщины второго Минского протокола украинской власти будет особенно интересно ознакомиться с мнением участников исследования по поводу будущего статуса Донбасса. 75% убеждены, что край после его полного освобождения должен иметь такие же права и полномочия, как и все прочие отечественные регионы.

Следует заметить, что ответы большинства родственников погибших замечательным образом согласуются с предписаниями Конституции — в вопросах суверенитета, защиты территориальной целостности, территориально-административного деления, разделения сфер влияния властей. Политикам, включая самого главного, ей-богу стоит поучиться у этих людей законопослушанию и гражданственности.

Свой голос за особый статус Донбасса подали только 8%. И этого недостаточно для подтверждения тезиса о безальтернативности Минских соглашений.

Нет, никто не забывает, что мы говорим о сравнительно небольшой группе людей. Но едва ли кто-то станет спорить с тем, что мнение 1000 семей обществу и власти услышать стоит. И не только из уважения к тем, кого эти люди потеряли на войне.

Особенно, когда речь заходит о наказании/прощении тех, кто так или иначе повинен в разжигании войны. Члены семей павших воинов имеют право говорить об этом, пожалуй, с бОльшим основанием, чем кто-либо другой.

Подавляющее большинство уверено: не могут быть прощены лица, повинные в тяжких преступлениях, совершенных в ходе войны. Две трети опрошенных считают, что не заслуживают прощения (амнистии) те, кто воевал против украинских военных. Почти столько же не считают возможным прощать верховодов псевдонародных республик. Абсолютное большинство выступает за наказание организаторов референдума. И, наконец, более трети опрошенных родственников погибших при исполнении воинского долга, не готовы отпускать грехи даже тем, кто голосовал на “референдуме”. Простить всех высказали намерение только 5%.

Сурово? Как сказать. КМИС, по просьбе ZN.UA, задавал аналогичные вопросы об амнистии в рамках всеукраинского исследования, проведенного совсем недавно, — в декабре прошлого года. Ответы 2000 респондентов, репрезентативно представлявших все регионы страны, практически ничем не отличаются от ответов участников нашего нынешнего исследования. За исключением, разве что, одной детали. Согласно данным всеукраинского опроса, отказались прощать тех, кто голосовал в 2014-м на псевдореферендуме, 44% граждан страны. Члены семей погибших бойцов оказались на 7% милосерднее.

Интересно, кто именно рискнет озвучить эти цифры “нашим западным партнерам” на очередном раунде “минских” переговоров? Напомним, что 5 пункт Минского протокола предусматривает “помилование и амнистию путем введения в силу закона, запрещающего преследование и наказание лиц в связи с событиями, имевшими место в отдельных районах Донецкой и Луганской областей Украины”. Соответствующий закон принят Верховной Радой, но не вступил в действие. И он предусматривает возможность освобождения от уголовной ответственности и тех, кто в той или иной форме препятствовал проведению АТО, и “чиновников” самопровозглашенных “органов власти” в ОРДЛО, и даже участников незаконных вооруженных формирований. Амнистия невозможна лишь для лиц, совершивших тяжкие преступления либо причастных к гибели малазийского “Боинга”.

Как видим, не только родные погибших бойцов и командиров, но и граждане в целом настроены куда жестче. Многие выступают за наступление ответственности даже для тех, кто просто ходил на референдум. Запустивший часовой механизм войны на Донбассе.

Подытоживая сказанное, отметим: с нашей точки зрения, родственники павших готовы к примирению, не отождествляя его со всепрощением. Подавляющим большинством не движет чувство мести, но они верят в неизбежность наказания. Они не отталкивают население бунтующих земель, но не готовы заключать их в объятия как ни в чем ни бывало. Справедливость для них важнее возмездия. Поэтому жесткое требование кары для виновных в их ответах мирно соседствует с ожиданием постепенного и бескровного воссоединения украинских земель.

А этот вопрос формулировать и задавать близким людям невернувшихся с фронта, пожалуй, было сложнее всего. Потому что тяжело соотносить утрату с результатами достижений живых. Потому что мы опасались ответа, который могли получить.

Но оказалось, опасались зря. 75% матерей, вдов, отцов, взрослых детей, сестер и братьев считают, что гибель родного человека была не напрасной. “Они выполняли свой долг и защищали страну”. Семьи не просто тешат себя этим, а верят в то, что это так и есть. Именно поэтому они столь чувствительны к вопросам памяти и проявлениям уважения государством и обществом к павшим за нас.

И все же 16% считают гибель родных “напрасной жертвой, которая ничего не изменила”. Мы не можем заглянуть в окна этих семей и понять, почему они так считают. Может потому, что в обществе нарастает жужжание: мол напрасными были и Майдан, и “Небесная сотня”, и “Небесная гвардия”. Может потому, что жизнь не стала легче, обеспеченнее, стабильнее, честнее. Может потому, что война все еще тлеет, уже не пожирая, но все еще слизывая жизни. А может потому, что никакой подвиг во имя Родины не может быть важнее крепкого мужнего объятия; возможности увидеть в окно сына, вырвавшегося из повседневных хлопот к матери на любимый борщ; отца, гоняющего первых дочкиных кавалеров и показывающего сыну на турнике “как надо”…

Наверное, близкие погибших, да и всех честно воевавших, неоднократно слышали как искренние, так и пафосные слова об оправданности принесенных жертв. Мы скажем иначе: принадлежность к народу, сыновья и дочери которого смогли дать отпор врагу, делает всех нас, “тыловиков”, чуть более смелыми и чуть более мужественными, чуть более горделивыми. Нам неловко за себя и поэтому так важно гордиться ими.

Кого семьи погибших в бою винят в потере близких людей? Оказалось, что 60% опрошенных возложили ответственность на власть: чужую российскую — 34%; свою украинскую — 13%; маленькую командирскую — 13%. И только 5% виновными №1 считают воюющих на стороне “ДНР” и “ЛНР”. Как видим, — и тут борцам за отдельно взятое донбасское счастье отказывают в самостоятельности действий. Несколько выбивается из региональных показателей Восточный регион — там непосредственные нажиматели курков и кнопок получили 12%. И это объяснимо, ведь Восток Украины знает противостоящих не абстрактно, а поименно.

Каждая третья семья погибшего в российско-украинском конфликте, в отличие от властей Беларуси, Казахстана, Китая, Индии, Северной Кореи, Сирии и длинного списка других государств, не желающих портить отношений с Кремлем, прекрасно знают, если бы не российская власть, боеприпасы на Донбассе закончились бы еще в мае 2014-го — одновременно с деньгами и желающими воевать. Поэтому обвиняющие российскую власть 34% так ровно распределились по всем регионам.

Роль украинской власти, во времена наибольших потерь командовавшей обороной на костылях волонтеров и руками добробатов, также оценили во всех регионах одинаково, за исключением Киева, отдавшего большее предпочтение философскому “Никого”.

В прошлом опросе ZN.UA 42% граждан Украины указали на профессиональный рост наших военных. Но закалка войной проходила не один день, и не один год. Командирский рост нарабатывался опытом и кровью. На войне никто не застрахован от ошибок. Но семьям тех, кто потерял из-за неграмотности и неопытности своих близких, — от этого не легче. На Западе Украины командиров винят 16%, а в Киеве — лишь 6%. Проблема же выросшей в профессионализме армии сегодня заключается в том, что многие из лучших командиров покидают ее ряды, не видя себя в бессмысленной и разлагающей окопной войне. Уходят, так и не получив долгожданного приказа наступать и освобождать. Как, впрочем, и приказа реально реформироваться и переходить на стандарты НАТО.

17 же процентов не винят никого. Горе бывает больше правды о его причине. И это можно понять.

По подсчетам ООН, война унесла более 10 тысяч жизней. Волонтеры считают эту цифру заниженной. В озвученное число включены и украинские военнослужащие, и боевики, и гражданские, и пассажиры малазийского “Боинга”. Каждая смерть была ударом для семей. И независимо от стороны противостояния, кто-то где-то
10 тысяч раз выл от отчаяния, бросался на гроб, утирал кулаком слезы или скрипел зубами, чтобы их не показать.

У людей, обожженных утратой, мы спросили:

Каждый шестой избрал вариант ответа “Безразличие”. И только на Востоке страны подобное отношение разделили 22%. Может быть там, вблизи, четче виден имевшийся у противоположной стороны выбор: выезжать или оставаться; воевать или отказаться.

16% украинских семей, потерявших близких, убитых на востоке Украины, при мысли о чувствах тех семей, что потеряли родных, стрелявших в украинских ребят с той стороны фронта, — думают о справедливом возмездии. Око за око. 19% на Западе страны испытывают ощущение, что семьи погибших боевиков “постигло справедливое наказание”. Вот, правда, в Киеве так считают лишь 6%. Мы не вправе и не собираемся никого осуждать.

Но мы можем удивляться, поражаться и восхищаться. Вот же ж народ! Можно злиться на него за патернализм, хвататься за голову от безответственности политического выбора, отчаиваться, видя его пассивность… Но в какой-то момент, как бритвой Оккама, срезается ороговевшее и предстает главное, за что ты опять в него влюбляешься: милосердие, гуманизм, эмпатия, человечность.

52 процента членов семей погибших испытывают к семьям тех, кто погиб в боях против украинских военных, СОЧУВСТВИЕ. Да — наказать за войну, тяжкие преступления, организацию референдума, суррогатные государственности. Да — вернуть территории. Да — не давать никаких особых статусов. И при этом, Да — понять и разделить боль такой же потери. С такими же человеками. Знаете, что это означает? Это означает, что обожженное и сломанное дерево, когда-то обязательно восстановится. Эти 52 процента людей дали ему шанс.

Исследование проводилось путем телефонного опроса в период с 18 по 27 декабря 2017 года. Номера случайным образом отбирались из базы данных, предоставленной “Небесной гвардией”. Распределение опрошенных по макрорегионам (Запад, Юг, Восток, Центр, Киев) — пропорционально количеству погибших военнослужащих, ранее проживавших в соответствующей части страны. 59% опрошенных отвечали на украинском языке, 41% — на русском.

Анастасия Береза, Сергей РАХМАНИН, Юлия МОСТОВАЯ