Война между церковным Киевом и церковной Москвой ведется давно — значительно дольше, чем война на Востоке Украины.

И у нее есть своя история, своя логика и свой ритм горячих и холодных стадий. Можно было бы сказать, что эта война — фрагмент еще более долгой истории, но воздержусь от экскурсов. Хватит и последнего столетия, в течение которого православная церковь на нашей земле всегда так или иначе имела гибридный статус и использовалась в гибридных целях. Да что там, хватит пока истории с “письмом Филарета” и раздутого вокруг него скандала — возможно, если повезет, поворотного эпизода этой долгой войны.

Война священная, война гибридная

Можно было бы сказать, что патриарх Филарет “сам нарвался” на жесткую критику за “примиренчество”, попал в западню, которую сам себе и расставил, выстраивая церковную идентичность Киевской церкви на жестком противопоставлении Москве. Не просто “Моспатриархии”, а именно “Москве”: не ограничивая свою риторику церковными аспектами, но постоянно подкрепляя церковное (мало понятное для широкой публики) политическими аргументами. Это теперь о “московских попах” говорят все кому не лень — но это выражение и сам образ были сформированы в риторике УПЦ КП и близких к ней политических кругах. Просто когда момент настал — разразилась война — этот образ оказался очень удобным: он воплотил в себе то самое рафинированное “российское зло” из-за которого “все началось”.

Надо отдать патриарху должное — у него были достойные противники. Градус церковной вражды из Москвы повышали как могли. Украинский раскол в московской риторике стал “трагедией”, сначала сравнимой с Великой Схизмой, а со временем, кажется, даже страшнее ее. “Виновника” разве что не казнили в изображении. Отлучения, проклятия, “безблагодатность” — и на “гражданина Денисенко” лично, и на всю возглавляемую им структуру — все, что только есть в арсенале церкви, было пущено в ход, чтобы предупредить массовый отток украинских верных в КП на волне национального подъема и воодушевления, вызванного провозглашением Независимости.

В общем, когда грянула война, все оказалось готово и встало на свои места: обостренная необходимость в четком образе врага сделала “московских попов” хитом. Небезосновательно, разумеется, но поп-культура, увы, равнодушна к обоснованиям и их пределам. “Русский мир” в Украине творила и обеспечивала не только УПЦ МП, и не вся УПЦ МП поддерживала (и поддерживает сейчас) “Русский мир”. Но это все слишком сложно для простого потребителя информационной жвачки. Образ “московского попа” оказался достаточно ярким, чтобы превратиться в плакат на тему “гибридной войны РФ против Украины”.

Логично, “московские попы” и “московская церковь” обеспечили Киевскому патриархату и патриарху “поддержку и энтузиазм миллионов”. Что уж говорить о политиках-”патриотах”. Как-то так повелось в нашем истеблишменте: для большинства публичных политиков церковь — это орган, демонстрирующий их политическую ориентацию.

Война радикализировала не только политиков, но и население в целом. И тут образ врага оказался еще более востребованным. “Настоящий патриот” в нашем исполнении — это тот, который “против Москвы”. И “за Украину”, само собой, но это уже куда более расплывчато — никто пока толком так и не сформулировал позитивной программы “патриотизма”. “За” — это всегда несколько сложнее, чем “против”, “чужой” — всегда более узнаваем, чем “свой”, поэтому образ врага всегда актуальнее образа друга в любой острой политической ситуации.

Еще раз повторю: демонизация Моспатриархата в Украине небезосновательна. Роль УПЦ МП в гибридной войне трудно переоценить. Да и в реальной, увы, “поучаствовали”. Но стоит помнить, что и война, и гибридность церковным аспектом не исчерпывается и никуда не денется, даже если конкретную “гибридную” церковь ликвидировать. Гибридность — это не обязательно и не всегда “баба-яга в тылу врага”, “церковь с зарубежным центром”, или, говоря проще, церковь провинции, действующая в интересах метрополии. Любая политизация церкви, включая государственные интересы, — это ворота в гибридность. “Московские попы” не дадут соврать.

Преосвященный съезд империи

Скандал разразился, напомню, на фоне Архиерейского собора в Москве — главного “законодательного” органа РПЦ. Это был тяжелый и важный для патриарха Кирилла собор — встреча лицом к лицу с внутренней (преимущественно консервативной) оппозицией, раздраженной и сильной как никогда, и с президентом Путиным в качестве непосредственного наблюдателя, который, как утверждают российские источники, к действующему главе РПЦ поостыл. Так что патриарху стоило постараться и найти какой-то нестандартный поворот сюжета.

Патриарх Кирилл, конечно, провозгласил “победу” — а какой у него был выбор? — но вряд ли ее можно считать полной, тем более — бескровной. Но как бы то ни было, он смог представить хозяину Кремля прямо на Соборе “единство”: монолитную РПЦ на всей территории бывшей империи, а также геополитическое влияние за “каноническими границами” — в виде парада “древних” патриархов, удостоившихся аудиенции лично у хозяина Кремля. Путин пошел навстречу: и с патриархами встретился, и на Соборе выступил — в общем, дал понять, что не “охладел” к РПЦ, как пишут в СМИ. Впрочем, в результате присутствие высокого начальства и явная адресованность многих месседжей именно ему придало Собору несколько специфический привкус отчетного академконцерта.

Вишенкой на торте оказалось, конечно, письмо патриарха Филарета. В кои-то веки кто-то затмил Путина даже для российских СМИ — о речи президента писали и говорили в разы меньше, чем о письме мятежного патриарха Киевского. Что ж, это, действительно, было красиво: патриарх Московский смог показать своему “императору”, что Украина — уже потерянная для Кремля — не потеряна для него, патриарха. Даже та ее часть, которая стала знаменем “бандеровцев”, у него… ну, ладно, не в кулаке, но, вытянув руку, достать можно. Пожалуй, со стороны патриарха Кирилла это было даже дерзостью: Путин потерял Украину, и вместе с ней — всякую надежду на “русский мир” как реальный геополитический проект, а патриарх свою “духовную Империю” все еще худо-бедно удерживает в прежних границах.

Впрочем, патриарху сейчас не до сведения старых счетов — ему бы на престоле удержаться. В российских СМИ высказываются версии, что самые острые вопросы прошедшего Собора были своего рода стартапами претендентов в патриархи. Архиепископ Тихон Шевкунов — докладчик по теме останков императорской семьи — представлял кремлевскому престолу почвеннический проект “Святой Руси”, а митрополит Волоколамский Илларион Алфеев — “режиссер” истории с письмом патриарха Филарета — проект “церковного Минска”.

При этом патриарх свой собственный “стартап” — Гаванскую декларацию как основу для диалога с Ватиканом — педалировать не решился. Собор был настроен довольно резко в отношении экуменизма, и особую роль тут сыграли как раз украинские консервативные владыки во главе с епископом Лонгином Жаром — тем самым, который недавно отлучал патриарха Кирилла от церкви за “ересь экуменизма”. Собор, конечно, признал “исторический характер встречи” в Гаване, но из всех положений декларации одобрил только два пункта — о страданиях христиан Ближнего Востока и Африки и о “братоубийственной розни” в Украине. Параграфы, касающиеся продолжения диалога и богословского его аспекта — все то, ради чего Папа Франциск шел на компромисс по “политическим” статьям — даже не рассматривали.

Кому “особый статус”?

Выражение “церковный Минск” не возникло из ничего. Оно приходит в голову само собой в связи с “особым статусом”, который закрепили за УПЦ МП в Уставе РПЦ на Соборе. Это стало первой ошеломительной новостью с Собора: УПЦ МП “получает права широкой автономии”. Нет, не “получает”, конечно — просто их юридически закрепляют внесением поправок в Устав РПЦ. Публика пришла в замешательство: столько времени ждали, просили, сам Сабодан пытался, но не сумел, а тут посреди войны…

Да, момент настал статусом озаботиться — и настал именно сейчас, на фоне войны реальной, а не только гибридной. Начать с того, что необходимость появилась сугубо юридическая: приходы УПЦ МП начали испытывать трудности с регистрацией из-за статуса “церкви с центром в стране-агрессоре”, и законопроект соответствующий висит над головой, как дамоклов меч. Вот УПЦ МП и постарались вывести из-под действия этого — все еще не принятого, но уже действующего — закона о “центре в стране-агрессоре”.

В Киеве центр. В Киеве. Вот, в Уставе написано — черным по белому.

Но статус статусом и уставы уставами — дело не только в них. А в том, что внутреннее давление в УПЦ МП подбирается к критической отметке. Непоминание патриарха Московского во время богослужения становится чем-то вроде хорошего тона. Да и на архиерейский съезд в Москву не явилось — по разным данным — около 30 епископов УПЦ МП, демонстрируя тем самым нелояльность к придворной церкви Кремля.

Так что не спешите чесать в затылке по поводу “либерализации” московской церковной политики в отношении Украины. Тем более что и “либерализация” оказалась сомнительной — поправки к Уставу “совсем не такие”, каких ждали сторонники автокефалии в Киеве. Это не столько хитрая комбинация Москвы, сколько защита Киевской митрополии. Москве-то удобнее было бы оставить все как есть, но Киевская митрополия, возглавляемая преданным русскому православию (именно русскому православию, а не Кремлю — что бы вы ни думали) митрополитом Онуфрием, хочет гарантий и порядка. Митрополит Киевский — дисциплинированный монах — хочет, чтобы в его церкви все было как надо и по чину. Ему надоело отвечать на вопросы: “когда автокефалия”, в которой он не видит надобности; можно ли служить на украинском языке; зачем мы поминаем патриарха, который столько нагадил нашей стране, и т.д. Ему надоели разброд и шатания в его собственной структуре — гибридность, знаете ли, палка о двух концах. Теперь он сможет ответить всем и просто: почему не следует поминать патриарха? Да по Уставу! Наконец, он хочет гарантий сохранения единства русского православия и гарантий “чистоты веры” на фоне тенденций в собственной церкви — отдаления от Москвы и роста терпимости к “раскольникам”. Если кто захочет затеять какие-то переговоры — пускай. Но только под руководством Москвы.

То, что было внесено в Устав РПЦ, обеспечивает “особый статус” для УПЦ МП. Которая останется в канонической связи с Москвой и подчинении патриарху Московскому, что бы ни происходило. Все, кто хочет, может идти на все четыре стороны — договариваться с “филаретовцами”, формировать украинскую автокефалию и даже получать ее откуда угодно — хоть от Москвы, хоть из Фанара, хоть из-под земли. Но УПЦ МП останется в том статусе, в котором есть — самоуправляемой структурой в единстве с РПЦ, а все изменения в ее уставе — в том числе касательно статуса — обязательно должны будут получить санкцию Москвы.

Это может подойти Москве — согласиться на “особый статус” и превратить УПЦ МП в церковный аналог ОРДЛО. Оттого-то, наверное, у наблюдателей и возникла аналогия с “Минском”. Что ж, судя по реакции наших политических кругов на письмо патриарха, это вполне соответствует и нашим чаяниям — мы будем иметь внутреннего врага, “такого як нам треба”, вечный раздражитель и мишень для критики, постоянный канал откачки желчи из подсознания, рычаг расшатывания собственной нервной системы и гражданского мира. А Москва будет иметь повод говорить о “дискриминации”. Гибридная война продолжится.

Церковный “Минск”?

На самом деле такой поворот сюжета может оказаться довольно перспективным — если отрешиться от негативных коннотаций, связанных с выражением “особый статус”. Если в УПЦ МП есть люди, в корне не желающие ничего менять, — пускай не меняют, пускай остаются в своем гибридном статусе. Вопрос только в том, насколько это развяжет руки всем остальным.

Тут, наконец, понемногу проясняются очертания возможного компромисса, подвигнувшие патриарха Филарета написать свое историческое письмо. Это, например, пакт о ненападении при сосуществовании двух параллельных структур в Украине. Одна из них — в “особом статусе” и духовном единстве с Моспатриархией, а вторая — национальная церковь с тем статусом, какой сама сумеет себе добыть. С одной стороны, Москва может пообещать не педалировать “анафему” и “раскол” — она уже это делает, сняв кавычки с “Киевского патриархата” и забыв “анафематствованного гражданина Денисенко” в пользу “бывшего митрополита Киевского”. Это снизит токсичность переговоров с греками. Московская сторона может даже пообещать не вмешиваться в эти переговоры, вопрос только — можно ли этому верить? Со своей стороны, патриарх Филарет может пообещать использовать свое влияние на украинскую власть, чтобы снизить давление со стороны государства на УПЦ МП.

В общем, все что угодно, на что фантазии хватит — вплоть до автокефалии, — но с гарантиями для “церкви с особым статусом”. С одной стороны, все та же гибридность. С другой — новые возможности.

Что ж, если это, действительно, “церковный Минск”, то патриарх Филарет для Москвы — незаменимая фигура. Пожалуй, единственный возможный кандидат на роль переговорщика. Человек, с которым в Москве еще могут разговаривать и понимать друг друга. Просто потому, что он с ними “одной крови” — те же семинарии заканчивал, по тем же правилам играл, тем же требованиям соответствовал. Потому что им понятны его мотивы и цели. Потому что он еще умеет (хоть и не всегда хочет) говорить на одном с ними языке. Те, кто придет после него и встанет во главе УПЦ КП, заканчивали уже совсем другие семинарии, понимать “московских” будут значительно хуже, и, что важнее, не будут прилагать к этому большого старания. Греки будут для них интереснее, а воля государственной власти — важнее. А спустя еще немного времени диалог между церковными Киевом и Москвой уже будет похож на разговор представителей двух разных биологических видов — буде политические тренды не слишком изменятся.

Причем это касается не только КП, но и младшей генерации священников и даже владык МП в Украине. Для многих представителей относительно молодой генерации священнослужителей и верных УПЦ МП единоверцы из КП ближе и понятнее, чем “московское начальство”. Последние три военных года сыграли в этом сближении-отдалении определяющую роль, и если тенденции сохранятся, за перспективы МП в Украине я не дам и ломаного гроша.

Это ответ на вопрос “почему именно сейчас?” Ведь письма патриарха Филарета московским коллегам — это не сенсация. Он их писал и раньше — в частности, Поместному собору 2009 года. Просто раньше на них в Москве реагировали по-иному — и мы не замечали. Именно сейчас, ибо не то что девять — даже всего три года назад в Москве еще могли лелеять надежду, что после кончины Филарета УПЦ КП рассосется, погрязнет в междоусобицах и проект “Киевской церкви” развалится. Так же как была надежда на развал “проекта Украина”. Но после всего того, что произошло между Украиной и Россией, при участии — где вольном, где невольном — УПЦ и ее московского центра, есть все основания полагать, что если кто и “рассосется”, то это будет вовсе не УПЦ КП.

Но зачем это все нам? — спросите вы. Проблемы Моспатриархата — это проблемы Моспатриархата, но патриарх Киевский, получается, идет им навстречу?

В общем, да, идет. Потому что ему есть о чем говорить с Москвой — как лично, так и “вообще”. Его личный диалог с бывшими коллегами все еще не закончен. Как не закончен диалог Москвы и Киева, и не только церковный. На вопрос о том, как говорить и с кем, договариваться ли и на каких условиях, стратегического ответа у нас пока нет. Поэтому каждый из игроков формулирует собственный.

У патриарха Филарета, повторю, есть причины соглашаться на диалог — и личные, и общецерковные. Личные очевидны: по сути, он выиграл, и хочет увидеть еще при жизни, как противник это признает. Четверть века он шел к тому моменту, когда церковная Москва в той или иной форме даст понять, что “погорячилась”. Когда она попросит хотя бы о перемирии. Жаркие споры о том, кто был инициатором скандального “письма съезду” — МП или КП — не возникли на ровном месте. С точки зрения христианской доктрины — совершенно прав диакон Андрей Кураев: тот, кто попросил прощения первым, тот и прав. Но с точки зрения политики — в том числе церковной, — тот, кто первым попросил о перемирии, тот признал поражение. Язык политики в обеих наших “православных” странах понимают лучше, чем язык христианства.

Церковные мотивы, впрочем, должны нас интересовать больше, чем личные. В чем “интерес” УПЦ КП в переговорах с МП? Ответов может быть сразу несколько — каждый на своем уровне. Начать с того, что раскол — который есть, и это невозможно отрицать — больно бьет по прихожанам обеих церквей и по украинскому обществу в целом. По прихожанам, ибо непризнание таинства — включая таинство крещения — создает ненужные препятствия для нормальной христианской жизни, вносит ненужный раздор между единоверцами. Что, в конечном итоге, раздражает публику, портит имидж церкви вообще и становится препятствием для церковного развития и миссии.

В этом контексте самый главный момент сюжета с письмом — на котором мало кто акцентировал внимание — литургия в подмосковном храме, которую дали совершить трем епископам УПЦ КП. На ней — по слухам, которые так никто и не опроверг пока, — присутствовал и даже причащался митрополит Волоколамский Илларион. Допустим, в качестве “жеста доброй воли” и “готовности к диалогу”, но в любом случае это означает, что информация о “безблагодатности” УПЦ КП и ее таинств несколько преувеличена. Этот эпизод могут считать прецедентом все те, кто давно уже хотел бы — но пока не имел достаточно смелости — входить в молитвенное и даже евхаристическое единство со вчерашними “раскольниками”. Фактически — вместе творить единую церковь “снизу”.

Еще один немаловажный вопрос — автокефалия. Патриарху Филарету, в сущности, все равно, от кого украинская церковь ее получит — от Москвы, Фанара или космических пришельцев. Автокефалия — это его личная программа, в реализации которой заинтересована вся церковь. Тут “личное” и “общественное” сливается. И если Фанар считает, что патриарх Филарет для них слишком токсичная фигура, то для Москвы нет такого понятия, как “токсичность”. Здесь есть только требования политического момента. Моспатриархии что-то нужно от патриарха Филарета? Что ж, ему тоже кое-что от них нужно. А что касается Константинополя, это и ему сигнал: во-первых, мы, как видите, на что только ни идем, чтобы “преодолеть раскол”, во-вторых, украинская церковь, уже в автокефальном статусе, может остаться “за Москвой”, если греки не подсуетятся. Переговоры даже могут стать (или оказаться) трехсторонними — даром, что ли, Вселенский патриарх не упускает случая напомнить, кто тут всем нам Церковь-Мать!

Наконец, выражение “церковный Минск” — вовсе не красивая фраза, построенная на аналогии. Диалог между церквями на высоком уровне порой оказывается последним шансом договориться для государств, порвавших все прочие связи и контакты, и остается разве что передать “переговоры” в руки богам войны — артиллеристам. Если посредничество Папы Римского помогло разрешить Карибский кризис, то почему мы напрочь исключаем возможность церковного посредничества в нашем кризисе? Потому что РПЦ — “правая рука Кремля”? Ну, так для такого рода переговоров это даже сподручнее. Впрочем, это было бы не слишком удобно для Банковой — в отличие от патриарха Кирилла, патриарх Филарет никогда не был и вряд ли будет в полном подчинении у украинского президента. Впрочем, патриарх Филарет не вечен, с его преемником, может статься, договориться будет легче. Всем.

Игра патриарха, игра с патриархом

Все может упереться в позицию украинского политикума. Он столь откровенно и, главное, столь крикливо “не понял” поступка патриарха Филарета, что закрадываются подозрения: тут что-то не так. Я, конечно, понимаю, “московские попы” были слишком удобным плакатом, чтобы взять и выпустить его из рук. Что играть на “войне в умах” всегда удобнее и выгоднее, чем просто делать свою работу, Что когда “кругомвраги”, почтеннейшая публика не успевает следить за руками. Поэтому реальную угрозу “московских попов” неинтересно ликвидировать в рабочем порядке — ими слишком удобно пугать детишек.

Децибелы “зрады”, как это часто бывает, тем выше, чем меньше для этого поводов. Во всяком случае, видимых. Все, что сделал патриарх Филарет, — вышел из той роли, которую ему назначили. Роли бойца идеологического фронта, непримиримого противника “московских попов”, священного знамени “нашей праведной войны”, “не мир, но меч” и т.п. В общем, он должен был играть по тем правилам, которые диктует “политический момент”. А он взял и вышел из роли. Сломал спектакль. Порвал шаблоны. Пр-рэдал, в общем.

Патриарх Филарет никогда не давал повода считать себя примитивным. Его можно упрекнуть в массе вещей, но только не в слепом следовании политическим трендам и чужим сценариям. Но, по всей вероятности, люди отвыкли от крупных фигур, способных вести собственную игру. Они то ли забыли, то ли не заметили, то ли сделали вид, что не замечают, что среди по-настоящему успешных проектов эпохи независимости в Украине (коих по пальцам перечесть), два — церковные: УГКЦ патриарха Гузара и УПЦ КП патриарха Филарета. Здесь не место и не время разбираться, в чем разница и почему церквям удалось сделать то, что не удалось сделать в массе других сфер общественной и государственной жизни, — это просто факт, над которым стоит подумать тем, кто строит другие проекты в Украине и даже сам “проект Украина” как таковой. И, уже конечно, тем, кто обвиняет патриарха Филарета в “зраде” или, в крайнем случае, упрекает за “ошибку”.

Видеть в церкви только политику — вот ошибка. Даже когда речь идет о такой явно “государственнической” церкви, как УПЦ КП, или даже РПЦ. Дороги церкви и политики — даже в “византийской” традиции — время от времени расходятся. Иногда — очень далеко. Успех церковного проекта зависит в немалой степени от того, насколько ее руководство способно гнуть свою линию независимо от требований политического момента. Патриарх Филарет — прекрасная иллюстрация к этому тезису. Если бы он колебался вместе с генеральной линией, приспосабливался к воле Банковой, прислушивался ко всему, о чем говорят на Грушевского, мне сегодня не о чем было бы писать. Церковная политика сверяет календари не по каденциям президентов (не говоря о кабминах). И красота игры здесь ориентируется на иные эстетические каноны. Поэтому, если поступок патриарха Филарета кому-то “порвал шаблоны”, это проблема шаблонов и тех, кто принял их за истину.

Екатерина ЩЁТКИНА