Собственно, трансформация уже происходит в силу множества факторов, равнодействующую которых просчитать в настоящее время до конца вряд ли возможно.

Новая реальность

Для начала стоит отметить незначительную, но существенную смену в тональности риторики касаемо “украинского вопроса”, которую с конца минувшего и особенно в начале нынешнего года демонстрируют и Владимир Путин, и глава российского МИД Сергей Лавров.

Массированные демонстрации стремления к нормализации как на уровне слов, так и на уровне жестов — акцент на готовности обсуждать вопрос о миротворцах, обмен пленными, предложение вернуть Украине остающееся в Крыму имущество ВСУ и т. д. — и сопутствующие обвинения Киева в срыве Минских соглашений, нарушении Будапештского меморандума и стремлении к силовому решению конфликта на Донбассе — имели, по всей видимости, две краткосрочные задачи. Во-первых, показать собственную готовность к диалогу на контрасте с недоговороспособностью украинского руководства. Во-вторых, усилить эмоциональное напряжение накануне рассмотрения Верховной Радой закона “Об особенностях государственной политики по обеспечению государственного суверенитета Украины над временно оккупированными территориями в Донецкой и Луганской областях” (более известном как закон о реинтеграции) и максимально скандализировать процесс его принятия как на международных площадках, так и внутри Украины.

Закон закрепляет приоритетную трактовку войны на Донбассе как международного конфликта, притом что Москва предпочитает версию о противостоянии центра и региона из-за разделения полномочий. То есть конфликта сугубо гражданского. К сторонам которого, как за день до голосования в очередной раз заметил путинский пресс-секретарь Дмитрий Песков, “Россия не относится”.

Как бы то ни было, принятый 18 февраля документ формирует новую политическую — и геополитическую — реальность. Реальность “после Минска”, которая, впрочем, имеет шансы состояться лишь с согласия западных партнеров. Помимо полной легитимации применения ВСУ в рамках АТО, закон, признавая ОРДЛО территориями, оккупированными Россией, де-юре выводит за рамки субъектности тамошние режимы и констатирует отказ Киева от ответственности за происходящее в ОРДЛО, возлагая ее на оккупанта. Чего Кремлю, по бедности прекратившему прописывать траты на эти территории в своем госбюджете, очень не хочется, не говоря уже о списке обязанностей, который влечет этот статус согласно международным нормам. Так что, разумеется, о признании Россией себя оккупантом говорить не приходится. Но дальнейшая трансформация структур, осуществляющих контроль над этими территориями, представляется весьма вероятной.

В частности, один из вероятных сценариев непосредственно связан с намерением предоставить легальный статус частным военным компаниям, озвученным Москвой накануне голосования в Раде. Формальное выведение из структуры МО и ФСБ РФ оккупационных сил с последующей припиской их к ЧВК может стать новым способом игры в “ихтамнетов”, особенно при периодической — в меру необходимости — смене вывесок этих компаний. Кстати, этот прием может использоваться и для демонстрации де-факто субъектности “правительств республик” посредством заключения контрактов с российскими ЧВК. Это, разумеется, в дополнение к практически гарантированным спорадическим ограниченным обострениям на линии соприкосновения, которые будут выдаваться за самодеятельность “сепаратистов” (после принятия закона о реинтеграции писать это слово без кавычек смысла нет).

Путин берет паузу?

Впрочем, на протяжении текущего года действия Москвы, вероятно, будут направлены не столько на завладение инициативой, сколько на консервацию ситуации (хотя открывающиеся ситуативно возможности будут, разумеется, использованы). Это предположение строится на совокупности нескольких моментов. Во-первых, предстоящая публикация американского санкционного списка высших функционеров и финансистов путинского режима объективно — в силу хотя бы человеческого фактора — отчасти ограничит его инициативность.

Второй ограничитель — намеченные на март президентские выборы (или “выборы”). Трудно не согласиться с Путиным в том, что Украина является фактором внутренней российской политики. Судя по действиям Кремля — недопуску до выборов Алексея Навального, весьма эклектичному кандидатскому пулу, снижению прогнозной планки — российское руководство озабочено сокращением рисков. В общем, стабильность — это не только электоральный фетиш, но и тактический приоритет. С ней связан и третий фактор — предстоящий чемпионат мира по футболу.

Тем не менее речь все же об оперативной паузе (или череде таких пауз), но никак не о длительном затишье. Причем она, по всей видимости, будет заполнена шагами, направленными на смягчение санкционного бремени. В этом контексте сохраняется угроза со стороны пророссийского лобби в Европе и активизации голосов, призывающих поэтапно снимать санкции— как в обмен на уступки (или видимость таковых), так и ввиду опасности, что загнанный в угол Путин спустит “ястребов“. Причем активничать лоббисты будут как на уровне большого бизнеса, так и на уровне большой политики.

Показательным и самым болезненным для Украины примером здесь может оказаться Германия: с одной стороны, блок ХДС/ХСС ввиду недостаточно убедительной победы вынужден искать коалиции с традиционно “понимающей Путина” СДПГ, с другой — истории с крымскими турбинами Siemens и калининградской “дочкой” BMW демонстрируют, что немецкие концерны не только не намерены терять российский рынок, но и готовы расширять свое присутствие на нем. Вспомним, что именно из Германии слышалось больше всего недовольства по поводу американских санкций, направленных против представляющего опасность для Украины “Северного потока-2”; вплоть до появления слухов: американо-германская размолвка станет причиной краха трансатлантического единства и приведет к отмене антироссийских санкций Европой. Подобные примиренческие настроения характерны и для других европейских бизнесов, что, в свою очередь, означает постоянное давление на истеблишмент соответствующих государств — и на основе генерируемых Москвой новостных поводов — продвижение тезиса о желательности “ответных шагов” навстречу “демонстрирующей прогресс” России.

Впрочем, здесь стоит отметить, что трансатлантический раскол, если трещина в отношениях ЕС с Вашингтоном начнет углубляться, вряд ли распространится на вопрос санкций против РФ. Это, кстати, отмечает и московское аналитическое агентство “Внешняя политика” в недавнем прогнозе “Международные угрозы России-2018”. К слову, если Ангеле Меркель вдруг придется чем-то жертвовать ради коалиции, то французский президент Эммануэль Макрон вполне может ее подстраховать: нынешний Париж не боится конфронтации с Москвой.

Чьи голубые каски

Ответом на такую трансатлантическую солидарность может — и, вероятно, будет — дальнейшее затягивание вопроса о размещении миротворческого контингента на Донбассе, его качественном составе, государственных принадлежностях и функциях (важные этапы обсуждения этой темы, согласно ряду оценок, должны пройти в ближайшие месяц-два). В то же время остается отличной от нуля вероятность принуждения Киева к компромиссу в том или ином варианте.

К примеру, санкционное давление может вынудить Кремльпойти на частичное “площадное” введение миротворцев ООН по украинско-американской модели. Только на территории ЛНР — довольно маленького кусочка оккупированных территорий, к тому же лишившегося недавно “всенародно избранного” и даже отметившегося в Минских соглашениях руководителя, Игоря Плотницкого, свергнутого в результате ноябрьского дворцового переворота.

Параллельно, под соусом взаимных уступок, на территории ДНР РФ может попытаться продавить реализацию своего сценария: миротворческий контингентна линии разграничения и только из ОДКБ. Правда, Запад в лице бывшего заместителя генсека НАТО Александера Вершбоу уже заявил о готовности рассматривать в качестве доноров миротворцев только те страны СНГ, “у которых нет связи с Россией”. Таким образом, налицо проблема: если натовских миротворцев не желает видеть Москва, а формирования ОДКБ в этой роли не устраивают ни Киев, ни Вашингтон, где их брать? В конце концов, варианты типа Африканского Союза, КНР, Пакистана, Индии или Бангладеш тоже, мягко говоря, небезупречны.

Кроме того, на выходе получится заморозка конфликта в кипрском или приднестровском варианте, но с необходимостью выполнения Украиной политической части Минских соглашений (особый статус, местные выборы, “народная милиция” и т. д.). Тем более что 18 января представитель РФ в Контактной группе Борис Грызлов, формулируя российскую позицию, в очередной раз поставил политические вопросы на первое место.

Еще одним вариантом может стать согласие Москвы на поэтапное введение миротворческого контингента от линии разграничения до границы. При этом условиями расширения зон контроля и функций миротворческого контингента будет выполнение Украиной политической части “Минска” и постепенное снятие санкций Западом.

Очевидно, что при реализации данного сценария Москва на первом его этапе получит то, что предлагала в путинском сентябрьском согласии на миротворцев — их присутствие только на линии разграничения, а дальше может “тупо кинуть” всех партнеров. В то же время, ввиду склонности к самообману, которуюза минувшие три года неоднократно демонстрировали западныеэлиты, этот сценарий может оказаться самым опасным для Украины на нынешнем этапе.

“Сегодня я миролюбив”

Активизацию Кремля в вопросе миротворцев, помимо внешнего давления, делает возможной осознание “смерти Минска”. Российские эксперты еще до принятия закона о реинтеграции видели три главных признака этого “успения”: во-первых, переговоры в формате Волкер — Сурков, то есть активизация в вопросах урегулирования по Донбассу США, не имеющих отношения к “Минску”; во-вторых, самоустранение, возможно временное, Франции и Германии, чьи руководители ставили подписи под “Минском-2”, и в-третьих, переворот в ОРЛО.

Последнее имеет не геополитическое, но юридическое значение: пытающийся создавать видимость соблюдения правовых норм при ведении гибридной войны Кремль, видимо, пока не находит решения “казуса Плотницкого”. А именно: как заставить Киев разговаривать с новым “представителем Луганска” с учетом того, что и со “всенародно избранным” на фейковых выборах ноября 2014 г. Плотницким никто особо разговаривать не хотел. Осознание всех этих факторов могло заставить Кремль готовить новый гибридно-миротворческий проект. Проводя параллели с Французской революцией, с известной натяжкой можно сказать, что тулонский сценарий (коллаборационистские республики) в качестве приоритетного уступает вандейскому (относительно самодостаточная и самоподдерживаемая смута). Подтверждений этому как минимум два. Первое — выступление Грызлова, где одним из важнейших приоритетов названо скорейшее транспортно-экономическое деблокирование Донбасса. Второе — упомянутый прогноз “Внешней политики”, авторы которого советуют Москве “дать нынешнему националистическому эксперименту на Украине свободно дискредитировать себя”. Кремль с немалой долей вероятности примет это как руководство не столько к выжиданию, сколько к действию.

Временные рамки здесь, вероятно, следующие. Полный цикл переизбрания Путина (которое закончится не в момент инаугурации, а с завершением процесса кадровых перестановок) и ЧМ-2018 отшумят к осени. То есть действие сдерживающих Кремль факторов закончится аккурат к началу у нас президентской избирательной кампании. И тогда уже у Киева, а не у Москвы руки будут “немножко связаны”.

Руслан ВЕСЕЛ, Алексей КАФТАН