Я не писал о Донбассе с тех пор, как уехал оттуда. Вернее, не показывал.

То, что я сейчас напишу, будет одновременно личной исповедью, попыткой социологического и исторического анализа, напоминанием и документальным свидетельством.

Каждый год, в эти самые мартовские и апрельские дни, когда воздух начинает пахнуть весной, а нежный солнечный свет заставляет улыбаться, я вспоминаю 2014 год и пытаюсь понять.

Четыре года назад, в эти самые мартовские и апрельские дни, началась катастрофа на Донбассе, значение, уроки и последствия которой продолжают осознаваться. Политиками, солдатами, гражданами, беженцами. И мной.

Я считаю, что мне есть, чем поделиться, пусть это все и личный опыт, а не агрегированные социологические данные. Это скорее набор разбросанных картинок, чем целостный фильм.

И вот я делюсь.

РУИНЫ

Однажды, когда я был в классе седьмом-восьмом, мы с отцом поехали по полосе шахтерских поселков на границе Донецкой и Луганской областей. То, что я там увидел тогда, повергло меня в шок. Разрушенные, сгнившие, ржавые цеха и шахты, убитые дома, атмосфера всеобщего запустения и безнадежности, вопиющая нищета, каторжная работа на нелегальных опасных копанках, охраняемых автоматчиками, были огромным контрастом с Донецком. Тогда — я отчетливо это помню — у меня впервые возникла мысль, что существует огромный слой нищих, невежественных, несчастных людей, которым нечего терять, ненавидящих существующий строй в широком смысле этого слова, маргинализированных и отчаянных в своей обиде на жизнь. Я удивлялся тому, как до сих пор эти массы не привели к социальному взрыву и на каком честном слове держится общественный порядок на Донбассе. Все это выглядело как гнилой корабль, который потонет, как только дунет легкий ветерок. А еще это было отличной иллюстрацией тех тенденций разрушения, которые происходили в самых разных сферах — в экономике, обороне и культуре. Но все как-то держалось, и я пришел к выводу, что чего-то не понимаю.

ЧЕРНЫЙ ЛЕБЕДЬ

Почти каждый день весной 2014-го приносил такие невероятные и сумасшедшие события, что в то, что может произойти еще что-то более ужасное, верилось с трудом. Каждый раз мы полагали, что натерпелись столько, что дальнейшее ухудшение ситуации просто абсурдно. Мы не понимали кумулятивного, рефлексивного характера социальных процессов, которые усиливают сами себя. Катастрофа на Донбассе была классическим “черным лебедем”: крайне маловероятное, но крайне значимое событие, которое практически невозможно было предсказать, но отлично объясняемое ретроспективно. Признаки было, конечно же, были. Это и уже описанная мной маргинализация населения, и существование сепаратистских организаций в течение долгих лет, и прямые угрозы от российских политиков и публичных лиц, и предупреждения со стороны украинских аналитиков, которых тогда считали фриками и чуть ли не сумасшедшими. Но признаки терялись в водовороте остальных событий и тенденций, и наши умы и эмоции были охвачены совсем другими трендами. Газ, евро-2012, олигархи, коррупция, президент-проффесор.

Но вот все случилось. Сначала был Крым, и уже тогда умные люди продавали квартиры и переезжали в Киев, но большинство все же — несмотря на Крым! — относилось к такому поведению с насмешкой. А затем, постепенно, но стремительно, с востока наступал русский мир, а цивилизация отступала на запад.

Как экономист я читал труды финансовых гениев Джорджа Сороса и Нассима Талеба, включая то, что касается их автобиографии. Оба они пережили то же, что пережил я, в примерно таком же возрасте — крах общества и социальные потрясения, пучину войны и насилия в вечно тихой и далекой окраине мира, о которой забыла, казалось, сама история. Сорос пережил окупацию Венгрии нацистами, а Талеб — крах Ливана. Оба они писали о случившемся то же самое, что думал я: как иллюзорна и шатка стабильность человеческого общества, как непредсказемы и как возможны социальные и политические катастрофы, как уязвимо открытое общество перед натиском варварской, злобной, централизованной силы, как легко весь твой мир, вся твоя жизнь, все то, что ты считал само собой разумеющимся и принимал как данность, может рухнуть в один миг навсегда и безвозратно, как наивны наши попытки предсказать исторический процесс, как опасна автократия, как велики и неоправданны страдания людей, брошенных на алтарь абстрактных идей обезумевших от мании величия политиков, как невежественно в своей массе общество и как легко оно готово разрушить само себя.

Мне казалось, я чувствовал то же самое, что чувствовали жертвы репрессий тридцатых годов. Их давили во имя светлого коммунистического будущего, нас — во имя “русского мира”, идеи настолько абстрактной, что я не понимаю, как даже самый отбитый циник может поддерживать страдания людей ради нее.

ЦИВИЛИЗАЦИЯ

В те дни украинский флаг стал большим, чем олицетворением тех или иных ценностей. Если в целом для граждан страны он ассоциировался с политическими идеями и ориентирами, то для проукраинских жителей Донбасса он стал еще и символом Цивилизации в широком смысле этого слова. Он стал означать те вещи, которые ранее считались сами собой разумеющимися, но которые были теперь потеряны и находились лишь там, за блокпостами: банки, мобильная связь, авиатранспорт, высшее образование, частное предпринимательство, связь с другими странами, супермаркеты и консульства.

Украинское государство может быть не самой успешной в экономическом и социальном плане частью мира, но все же, оно его часть. Это означает такую массу перспектив и удобств, без которых многие, особенно молодые, банально не смогли бы существовать. И опыт катастрофы на Донбассе заставляет бесконечно ценить эти тривиалньные атрибуты цивилизации, поскольку их существование совсем не гарантировано и из законов природы не следует.

СРЕДНИЙ КЛАСС

Я неоднократно убеждался на своем опыте, что идеологическая линия между проукраинсиким и пророссийскими взглядами на Донбассе проходила по двум показателям: дохода и образования. Человек с зарплатой в две тысячи долларов и профессор почти гарантировано поддерживали Украину. Вопреки расхожему мнению, не существовало (как и не существует теперь) особой связи с возрастом или этнической принадлежностью. Языковые и культурные характеристики тоже не играли роли. К примеру, в моей школе сепаратистов было больше в украинском классе, чем в русском, а многие учителя украинского языка и литературы были пророссийскими.

Если говорить конкретно о корреляциях между показателями, то они мне (субъективно) представляются оными:

Наиболее высока корреляция между доходом и проукраинскоскими взглядами. Причем, обеспеченный человек почти гарантированно поддерживает Украину, но бедный может быть как пророссийским, так и проукраинским, пусть и с вероятностью не более пяти процентов. В те дни стало расхожим выражение “заукраинский маж”. Естественно, никакими “мажами” в большинстве своем такие люди не были, просто обладали доходом, который позволял обладать некоторым имущество в виде дома и машины и иметь связь с окружающим миром в виде бизнеса, поездок за рубеж или научной деятельности.

Весьма высока корреляция с образованием. Но здесь ситуация не так однозначна. Безусловно, чем выше степень, тем больше процент проукраинских, но среди людей с высшим образованием есть и масса пророссийских, среди ученых они встречаются тоже. Кроме того, нужно учитывать, что тут примешивается и фактор дохода, ведь люди с лучшим образованием часто более богаты. Но в целом нужно констатировать, что образование существенно влияло на проукраинскость только на уровне ученого.

Причины тому мне представляются следующими:

— Средний класс мобилен, следовательно, меньше верит в пропаганду про фашистов, геев, злой Евросоюз.

— Средний класс, как правило, более образован, следовательно, може оценить социальные, политические, экономические последствия тех или иных событий.

— Работа среднего класса очень часто предполагает связь с окружающим миром. Это касается частных предпринимателей, работников крупных корпораций, научных и культурных деятелей. Их работа в изоляции невозможна.

— Среднему классу есть что защищать и что терять. Законность, экономическое благополучие и либерализм для него важны и в силу личного материального интереса.

Трагедией Донбасса было то, что больше всего от катастрофы пострадали те, кто ее не устраивал и кто ей сопротивлялся. Предприниматели, ученые, менеджеры не голосовали за ДНР и не ходили на пророссийские митинги, но были поломаны именно их жизни, в то время как жизнь для слесарей, таксистов и продавцов принципиально не ухудшилась, но именно такие люди в большинстве своем поддерживали ДНР.

Украинское общество и политикум должны четко осознавать, что опора Украины — средний класс. Обеспеченный гражданин — патриотичный гражданин. Средний класс готов голосовать, бороться с коррупцией, воевать на фронте, создавать рабочие места. Он лучше понимает экономику и политику. Если бы средний класс составлял не 20, а 80 процентов населения, то возникновение непризнанных республик было бы крайне маловероятным. Возможно, это является самым важным уроком Донбасса.

ТЕОРЕМА КОНДОРСЕ И ГЛАВНОЕ ПОРАЖЕНИЕ РОССИИ

Уровень прямой российской пропаганды в 2014 году был беспрецедентным для 21 века. Возникали аналогии лишь с немецкими или советскими тридцатыми годами. Изначально, то есть в декабре 2013 — январе 2014 года, я совершенно не понимал, зачем нужна такая ее интенсивность. Все гайки, которые можно было закрутить, были закручены, рейтинг власти был огромен, Украину и так недолюбливали, существенных экономических проблем не наблюдалось. Уже затем стало понятно, что такая пропаганда служила для того, чтобы ментально оправдать войну с Украиной и оккупацию. Триумф был ошеломляющим: россияне в подавляющем большинстве поддержали аннексию Крыма, приветствовали дальнейшие военные действия, готовы были массово принять участие в войне с Украиной, искренне верили в украинский фашизм и притеснения русскоязычного населения. Всего за три месяца российской пропаганде удалось сместить отношение к событиям от абсолютно неприемлемомого до единственно желаемого. Насколько я понимаю, это уникальный случай в мировой истории и, кстати, свидетельство в пользу того, что информационные технологии могут быть не только революцией в информации, но и в дезинформации.

Итак, триумф колоссален: рейтинг президента достиг исторического максимума, три четверти населения Крыма и две трети населения Донбасса поддерживали Россию и оккупацию, а народ был готов терпеть санкции, вести войну и умирать во имя государства. Блицкриг до Львова за несколько дней выглядел бы в глазах большинства россиян совершенно оправдано.

Но еще случилось что-то неприметное, забытое на фоне триумфа российского шовинизма. Случилось это на территории всей Украины, вплоть до Донецка и Луганска. Я убежден, что именно этот тихий процесс стал главным геополитическим, историческим и культурным следствием всего комплекса событий 2013-2014 годов, до сих пор неосознанным и неиследованным.

А случилось вот что.

Российская пропаганда оказалась обоюдоострой, и Украина стала бандеровской. То же, что делало русских пророссийскими, делало украинцев русофобскими. Байки про фашистов, поедающих православных младенцев, украинцы восприняли как личное оскорбление и неуважение к себе. Ценой всенародной поддержки внутри для России стало появление крупного антироссийского государства снаружи по соседству.

Николя де Кондорсе был ученым, математиком, философом и политическим деятелем времен Великой французской революции. Как и многие в то великое время, он был одержим идеями рационализации общественного порядка, привнесения методов естественных наук в обществознание и торжества разума в политичесой и социальной жизни. Естественно, его посадили, и в тюрьме он покончил собой. Но помимо всего прочего, он разработал знаменитую теорему Кондорсе, столь очевидную, сколь и мощную. Ее еще называют “теоремой о медианном избирателе”. Суть ее в том, что если “расставить” всех избирателей в соответствии с политическим спектров взглядов, например, начиная от самых левых и заканчивая самыми правыми, то наиболее успешной стратегией для победы на выборах будет ориентация политической программы на того избирателя, который строго “посередине”. Осознанно или нет, но Кондорсе доказал то, что демократия исключает любые крайности, хорошие или плохие. Осознанно или нет, но почти в каждой стране почти все парти следуют этому принципу, делая свои программы как можно более центристскими.

А при чем тут пропаганда? При том, что чем дальше политическая сила от медианного избирателя, тем меньше у нее сторонников. В Украине Россия как политическая сила благодаря своей пропаганде оказалась настолько далеко от медианного избирателя, что фактически Россию в Украине перестали поддерживать все, кроме части русских, проживающих на территории Украины.

В результате, миллионы людей, которые были условно-русскими, которые всегда голосовали за пророссийские политические партии, идея независимой Украины для которых была если не чуждой, то хотя бы неродной, стали украинцами в самом украинском смысле этого слова.

Проявлялось это в следующих механизмах:

— Нужно держаться подальше от тех, кто считает нас фашистами.

— А что, если истории про бандеровцев тогда такая же ложь, как истории про бандеровцев сейчас?

— Если уже выбирать между двумя сторонами, то придется выбрать Украину.

— Не могу я быть частью страны, которой показывают Киселева и считают это нормальным.

А затем добавилась война, и хотя смерти русских делали Россию все более и более украинофобской, смерти украинцев делали Украину все более и более русофобской. Возник рефлексивный, кумулятивный, самоподдерживающийся процесс. И в итоге, исчез юго-восток как электоральная и социальная сущность, а все мы стали носителями взглядов, которые еще в 2013 году считали совершенно чуждыми. Риторика, которую бы ранее считали ультранационалистской и русофобской, сейчас воспринимается как пророссийская. Даже у тех людей, которые стоят в резкой оппозиции к власти и критикуют ее за национализм, взгляды изменились настолько, что пять лет назад они смотрели бы на себя нынешних как на русофобов.

В результате, Россия создала у себя на границе довольно крупное враждебное государство, пусть и бедное, но развивающееся, с постоянно растущим оборонным бюджетом, задача у армии которого одна — сдерживать Россию. И если ранее такая задача воспринималась бы как маргинальная, то сейчас она — консенсус. Слишком высокая геополитическая цена за 86% процентов рейтинга.

Более того, в России, судя по всему, не очень понимают или не признают масштабов сложившейся ситуации. Одним из методов российской пропаганды было разделение на “плохих бандеровцев” и “своих хохлов”. Определения таковы, что под “плохих бандеровцев” подпадает 90 процентов населения Украины (хотя конечно далеко не всех из них являются бандеровцами в нормальном смысле этого слова), “свои хохлы” — это скорее русские, проживающие в Украине, но идеологические установки остались такие, что “кучка неонацистов киевской хунты терроризирует многомиллионное пророссийское население”. Это, безусловно, создает огромный разрыв между реальностью и представлениями. Этот разрыв в свое время не дал России понять геополитической губительности своей пропаганды. Считалось, что пропаганда направляется против “кучки фашистов”, в то время как она направлялась против большей части народа.

В ЭМИГРАЦИИ

Мне очень больно за родной регион, который теперь потерян не только территориально, но и социально. Ученые, инженеры, предприниматели, врачи, менеджеры, люди творческие были массовы изжиты оттуда “защитниками от фашистов”. Многие из этих людей уже никогда не вернутся назад, даже если будет восстановлена украинская власть. Интеллигенция как класс вытравлена из Донбасса, и я не представляю, как можно создать возродить класс в целом регионе с нуля. Часть таких людей, конечно, не смогла уехать, например, потому, что нужно ухаживать за пожилыми родственниками. Но таких немного.

Спасет ли регион гипотетическое присоединение к России? Тоже нет. Эти сотни тысяч людей стали ярыми ненавистниками всего русского в отместку за то, что эта страна поломала их жизни. А ведь это был единственный пример существенной прослойки “русской интеллигенции” в Украине! Уничтожив интеллигенцию в самом “русском” регионе Украины, Россия сделала невозможной в Украине какую-либо свою интеллектуальную поддержку. Те люди, которые потенциально могли бы быть интеллектуальными апологетами “русского мира”, стали бандеровцами и русофобами в самом строгом смысле этих слов.

Мы часто видимся с ними. Это интеллектуалы, люди с большой буквы, занимательнейшие собеседники. Они приняли факты, но не смирились. У них есть боль, ненависть и надежда.

БУДУЩЕЕ ДОНБАССА

Опасность есть, она иррациональна, непредсказуема, но огромна и конкретна.

Но она забывается за лицемерными речами гадких политиков.

Минск, первый и второй, затем разговоры о миротворцах, всякие законопроекты о Донбассе, все это политически комфортно, соответствует конституции, настроениям тех или иных групп электората, максимально выверенно на предмет элементов “зрады”. Все это — гонки за лучшую риторику и упражнения в увертовании от обвинений.

Я хочу, чтобы как можно большее число людей понимало следующие простые факты: каждый оставленный городок — это тысячи искалеченных жизней. А защита каждого такого городка, в свою очередь, стоит жизней солдат.

Политически выгодно рассказывать о возвращении Донбасса, о планах деокупации и реинтеграции. Но давайте будем честными: если бы Россия хотела, она бы вернула. Никакие санкции не сработали. Переговоры изначально были фикцией. Можно только гадать, зачем России нужны ЛДНР, но факт в том, что они ей нужны. Силовым путем тоже не вернешь — зайдет российская армия как летом 2014 года.

Донбасс — это новая Абхазия. Я бы меньше всех хотел это признавать, но это так. Минимум на еще 10 лет, а вообще на все 20. Не будет никакой реинтеграции. Присоединения к России тоже. И миротворцев не будет.

В статистике есть такое явление, когда изначально при росте величины вероятность ее дальнейшего роста уменьшается, но затем, после некоторого момента, начинает расти. Классический пример — время строительства зданий. Сначала ожидаемое время до конца строительства с текущего момента уменьшается с увеличением продолжительности строительства, а затем растет. Например, если вы строите дом 1 год, то вам, скорее всего, ждать еще 3 года до конца, если 2 года — то ждать 2 года, если 3 года — то ждать один, но затем средний срок ожидания прекращает уменьшаться, и если вы строите дом 8 лет, то вероятно, что вам его строить еще лет 5, а если строительство длится 30 лет, то ожидаемый срок вообще уходит в бесконечность.

Очень похожая ситуация с непризнанными республиками. Если они существуют месяцы, то с каждым днем вероятность их исчезновения растет, но если они существуют годы, то с каждым годом вероятность их исчезновения падает.

Мне больно это признавать. Больно потерять родной дом и понимать, что это, скорее всего, навсегда. Но мы не можем вернуть неподконтрольные территории. Зато можем защитить подконтрольные. Когда в Украине случится политический кризис — а он случится, рано или поздно — то там начнется наступление, и за беспечность и популизм придется платить либо кровью, либо землей, а скорее всего — и тем, и другим.

Наш политический курс и военное планирование таковы, что мы вроде как собираемся куда-то наступать, в то время как все, кто этот курс творят, прекрасно понимают, что наступать мы никуда не собираемся. И что подобная риторика — не более чем политический трюк.

Нужно честно признаться, что тлеющий фронт с нами очень надолго, и окапываться на нем по-черному — строить блиндажи, бункера, окопы, ежи, минные поля, рвы, валы и редуты. Сделать цену наступления для России неприемлемой. Максимизировать оборонительные возможности. Делать все, чтобы обходиться как можно меньшей кровью в ходе этой обороны. Готовиться жить десятилетиями как Израиль. Иначе будут грузовики с красными крестами. Иначе будут беженцы с Мариуполя и Артемовска. А может и с Харькова.

Перспектива реинтеграции — абстрактна, в то время как угроза отступления — конкретна.

А ведь скоро выборы. А на выборах может быть майдан. А на выборах может быть конфликт. Вот тогда и придется солдатам платить за популизм — самой дорогой валютой.

Неведение и беспечность, вот что вокруг.

ИЗ ГОДА ДВЕ ТЫСЯЧИ ВОСЕМНДАЦАТОГО

Хотя я не смирился, но признаю случившееся как факт. Вряд ли мне когда-либо удастся увидеть свой новый, еще не обжитый дом под Донецком. Вряд ли в России сменится власть, тем более, в адекватную сторону. Есть вещи, которые утеряны нами безвозратно. Но еще есть вещи, которые мы способны сохранить. Это другие города и села, наше имущество и жизни, а также более абстрактные вещи вроде свободы слова и совести. “Свобода слова”, например, как право вызывает бесконечные иронизации и вообще не воспринимаема как нечто ценное. Благодарить государство за свободу слова — все равно что благодарить его за право дышать. И тем не менее в дефиците ценность познается, когда платой за слова является подвал в отжатом сепаратистами бывшем здании СБУ в Донецке.

Я не думаю, что распространение фейковых республик весьма вероятно. Но скажите, были ли вероятными события 2014 года? Была ли вероятной война? Тогда за беспечность и оптимизм пришлось заплатить намного дороже, чем могли бы быть издержки альтернативных мер предосторожности.

Я говорю вам, как человек, лишившийся друзей, связи с близкими, родного дома и всей своей привычной жизни: не позвольте допустить катастрофы Донбасса у себя! Иначе вы потеряете все — университеты, мобильную связь, продуктовые магазины, институт частной собственности и право не быть убитым за свои слова. Вы думаете, что у вас ничего нет, но вы поймете, как сильно вы ошибались, когда вы потеряете все!

УРОКИ

Уроки, которые я вынес:

Общественная реальность шатка и иллюзорна. Все может разрушиться даже на фоне общего благополучия, и нужно быть к этому готовым. Вероятность низка, но цена, которую придется заплатить за беспечность, неизмерима.

Никакая абстрактная идея, идеология или режим не могут оправдать чудовищные страдания даже одного человека, когда рушится его жизнь. Я так и не понял, какие такие выгоды от войны на Донбассе получила Россия, но даже если бы были существенные политические выгоды, они не идут ни в какое сравнение со страданиями людей. Свобода личности и права личности, напротив, вещь конкретная, слишком конкретная, чтобы за нее не бороться.

Культурная политика не работает. Можно слушать “Любэ” и убивать русских, а можно слушать Вакарчука и убивать украинцев.

Невежество и бедность — два главных фактора риска в обществе, причем невежество первичнее. С невежеством и бедностью нужно бороться.

Я украинец.