О судье Октябрьского районного суда Полтавы ЛАРИСЕ ГОЛЬНИК украинцы узнали несколько лет назад, когда она взялась рассматривать дело городского головы Александра Мамая. Его обвиняли в незаконном предоставлении нескольких участков земли его падчерице — предпринимателю Ирине Климко, которая установила там торговые павильоны. Хотя дело в отношении полтавского мэра уже закрыто, а судья Гольник пока не осуществляет правосудие, недавно на нее и ее мужа напали — 22 ноября неизвестные несколько раз ударили ее по голове.

Свое избиение судья связывает с городским головой Полтавы и с его юридическим представителем Александром Ковжогой. Об этих событиях, а также о доверии к системе правосудия и независимости судей в Украине “Апостроф” пообщался с Ларисой Гольник.

— Сейчас полиция расследует нападение на вас и вашего мужа. Даже уже есть три версии. А вы лично с чем связываете это избиение?

— Я это однозначно связываю только со своей антикоррупционной деятельностью, с разоблачением коррупционных преступлений, которые были совершены людьми из окружения полтавского городского головы Александра Мамая. И непосредственно к этому преступлению причастен сам мэр. Дело в отношении него об административном коррупционном правонарушении я рассматривала с мая 2014 года. А в начале 2015 года мне была предложена неправомерная выгода, о чем я сообщила правоохранительным органам. Сейчас это уголовное производство расследуют детективы НАБУ. Они устанавливают степень причастности мэра города и, возможно, других лиц к делу.

— Вы рассказывали, что за несколько дней до этого к вам подходил Александр Ковжога, юридический представитель городского головы, и посоветовал вам заботиться о своем здоровье.

— У нас накануне, 21 ноября, рассматривался в суде гражданский иск против меня и издания “Украинская правда”. Ковжога требовал опровергнуть якобы неправдивую информацию о нем, которую я предоставила журналистам, и требовал возместить моральный ущерб. Как раз перед этим я заявила своего мужа представителем в процессе, и в этот день мой адвокат не смог явиться, написал заявление об отложении.

Перед началом заседания мой муж обратился в зале суда к Ковжоге, спросил у него, почему тот не здоровается. Они, конечно, обменялись “комплиментами”. Мой муж сказал: “Надеемся, что мы вас за решеткой увидим”. Он так сказал, потому что знает, что очень много Ковжога инициирует против меня уголовных дел, в которых есть заведомо ложная информация. На что ни прокуратура, ни полиция не обращают внимания, и это ощущение безнаказанности порождает вызывающее поведение. А Ковжога посоветовал, чтобы и мы заботились о своем здоровье.

Юридический представитель городского головы Полтавы Александра Мамая Александр Ковжога Фото: poltava.to

И важным было то, что в этом процессе Ковжога заявил несколько экспертиз, в частности о назначении мне психиатрической экспертизы. Все юристы, которым я рассказала об этом, мне подтвердили, что это незаконно. Нельзя просто взять и назначить ответчику психиатрическую экспертизу.

— Как он объяснил необходимость такой экспертизы?

— В ходатайстве написано, что я просто нуждаюсь. Он — бывший милиционер и, как я понимаю, очень изобретателен в закулисных вещах. Ибо он был первым заместителем руководителя милиции города в свое время и возглавлял уголовный розыск.

Но назначение экспертизы противоречит всему. Предположим, что психиатрическая экспертиза признает, что я больна, тогда как он может просить меня возместить моральный ущерб в 30 тысяч грн? Это взаимоисключающая ситуация! Душевнобольной человек не может возместить моральный ущерб, потому что он не понимает значения своих действий.

Я так понимаю, он надеется, что неквалифицированный судья или судья под давлением назначит такую экспертизу. И ее нельзя будет отменить высшей инстанцией. Даже если обращаться в Апелляционный суд, ее никто не отменит. А в то же время на заседании судья меня спрашивает: “А если в следующий раз ваш адвокат не приедет? Нам же только экспертизу назначить!” То есть судья заранее сказала, что для нее главное — только назначить экспертизу, она не собирается по сути слушать дело. Важно отметить, эту экспертизу хотели назначить, чтобы доказать, что у меня мания преследования и я не отличаю действительность от своих фантазий. В принципе, тогда рушится вся доказательная база по делу Мамая.

Наверное, это уже такой шаг отчаяния, решили им воспользоваться. Если бы были действительно нанесены серьезные удары по голове (это как минимум сотрясение мозга, черепно-мозговая травма в лучшем случае, в худшем — проломлен череп), то тогда можно было бы убить нескольких зайцев, и не надо уже никакой психиатрической экспертизы. Действительно, если бы такие повреждения были нанесены, затем можно было меня на долгое время выбить из активной деятельности.

— Вы говорите, что есть ощущение безнаказанности. В таком случае уверены ли вы, что полиция, прокуратура найдут нападавших, и они будут наказаны?

— В лицо мы с мужем нападавших не видели. Поэтому найти этих людей — это серьезный вызов для правоохранительной системы. Это просто очень сложно. Но по крайней мере на этом этапе у меня доверие к полиции возникло благодаря тому, что я общалась с начальником следственного управления Нацполиции Полтавской области Владимиром Тимошко. Он объяснил, какие меры были приняты и какие планируются. Когда потерпевший видит, что принимаются все необходимые меры, и об этом ему рассказывается, возникает доверие. На доверии многое основывается, потому что если оно есть, мы согласны даже ждать.

Лариса Гольник с мужем Игорем Гавриленко Фото: Facebook Olena Elena Kobzarova

— Сейчас вам полиция предоставила охрану. Вы уверены, что она сможет помочь?

— Я знаю нашу законодательную базу, там на каждый месяц решается вопрос о предоставлении охраны. И понимаю, что даже сейчас ожидать нападения маловероятно. Те, кто разбирается в этом, говорят, что при втором нападении они учтут все ошибки. Поэтому нужно найти заказчиков. Но найдут ли их? Я непосредственно указываю на того человека, которого я подозреваю. Просто с другим ни с кем связать не могу. Потому что я уже два с половиной года, с тех пор как закончился 5-летний срок назначения, — судья без полномочий, давно дел никаких не слушаю, чтобы это могло быть связано с текущей профессиональной деятельностью. Только событие по рассмотрению дела в отношении мэра до сих пор тянет за собой негативные последствия для меня. Длительное время меня не назначают судьей пожизненно, мое дело “зависло” в Высшем совете правосудия, в Октябрьском районном суде Полтавы, где я работаю, председатель суда действует в интересах мэра, стараниями Ковжоги против меня возбуждены уголовные и дисциплинарные производства, гражданские иски.

— Жалобы на вас Ковжога отправлял?

— И председатель суда Александр Струков неоднократно, якобы я — нарушитель трудовой дисциплины.

— Это как-то проверяется?

— Должны проверять. Но как это делают… Вот когда мне предоставлялись жалобы, я писала объяснение. Например, была жалоба от этого Ковжоги, что я нарушила требования относительно несовместимости, что я являюсь сторонником политической партии “Рух новых сил” и лично Михеила Саакашвили. Я дала объяснения на эту жалобу, что я никогда ни с какими политическими лозунгами в политических акциях участия не принимала. То, что я выступала на антикоррупционном форуме в 2016 году, не дает никаких оснований для такого вывода, потому что Саакашвили на то время был губернатором Одесской области, о создании политической силы еще даже не шла речь. В своем объяснении я даже отметила, когда она была создана.

Предъявлялись еще странные обвинения. Что я будто участвовала в каком-то блокировании городского совета. Если я проходила мимо и оказались в толпе людей, это не означает, что я принимала участие.

— К кому вы должны обратиться, чтобы продлить полномочия?

— Вообще в Высший совет правосудия. Я и сама обращалась с жалобами в совет о вмешательстве в мою деятельность как судьи, об осуществлении давления на меня со стороны председателя суда, что создает напряжение в коллективе. Он написал негативную характеристику, где указал, что я якобы не соответствую занимаемой должности. Это явное превышение полномочий, потому что председатель суда не имеет права давать такое заключение. Потом он писал, что я прогуливаю работу. И когда была на больничном, он собрал коллектив, чтобы тот обратился в Администрацию президента, Высший совет правосудия и Совет судей Украины о том, чтобы меня не выбирали досрочно.

— Можно ли сказать, что это повлияло на решение Высшего совета правосудия?

— Возможно. Такое впечатление, что они принимают во внимание такие коллективные обращения.

— Сейчас вы чем занимаетесь?

— Хожу на работу (смеется). Многие удивляются. Знаете, наверное, ни в одной стране мира такого нет, чтобы судья приходил на работу и не мог осуществлять правосудие, но в то же время получал зарплату. Она не в полном объеме, как предусмотрено. Но я знаю, что, например, судьи, которые отстраняются от должности в связи с тем, что их поймали на взятке, также получают тот же оклад. Меня тем временем упрекают, что я чуть ли не сама должна сложить полномочия.

Сейчас я борюсь с несправедливостью в городе. И много простых людей поддерживают и понимают меня. И они очень хотят, чтобы справедливость была восстановлена.

— Давайте предположим, что вы в свое время вынесли приговор мэру. Что это для него означало бы? Он не мог больше баллотироваться в мэры?

— Нет. У нас выносятся приговоры, и общество снова голосует за тех же самых людей. Мамай и его представитель в суде Ковжога умышленно затягивали судебный процесс. Поэтому в конечном итоге срок привлечения мэра к ответственности реально истек. Было определенное время, когда можно было его оштрафовать. Но даже после этого стоял главный вопрос — признание виновным или нет. Если признается виновным, то в принципе городской совет мог инициировать вопрос об отстранении от должности мэра, что привело бы к досрочным выборам. Однако, как видим, люди все равно проголосовали за него.

Мэр Полтавы Александр Мамай Фото: antikor.com.ua

— Но если для него все не так плохо закончилось бы, почему он решил бороться с вами до конца? Можно сказать, что у него и его окружения до сих пор есть желание отомстить вам?

— Возможно. Почему я думаю, что это нападение связано именно с Ковжогой? Он находится в еще более тесных отношениях, чем с Мамаем, с председателем нашего суда. В принципе, мэр уже отошел от этого, хотя следствие, которое ведут детективы НАБУ, его очень беспокоит. А вот председатель суда активно включился в преследование меня, особенно после предписания НАПК. Я отправляла к ним обращения, была проведена проверка, и они установили нарушение закона “О предотвращении коррупции” в части защиты разоблачителя, то есть меня. Признали, что председатель прибег к давлению в отношении разоблачителя и нарушал его права. И НАПК вынесло предписание на имя председателя Высшего совета правосудия о привлечении председателя суда к дисциплинарной ответственности за нарушение закона. Это для него стало большим оскорблением. Даже заметно, как ему сложно сдерживать эмоции в отношении меня.

Не в публичной плоскости мне могут выражать поддержку коллеги. А вот сколько раз я обращалась к руководству Апелляционного суда, чтобы они публично прокомментировали то или иное поведение, что так нельзя делать. Но если публично, то никто не хочет.

— А почему нет этой позиции?

— Не знаю, я не могу понять.

— То есть можно сказать, что один человек, мэр, держит все: и суды, и прокуратуру, и полицию?

— Недавно несколько судей получили от мэра квартиры. Среди них были и судьи с оккупированных территорий. Это вроде и правильно. Но это не должно быть за счет потери судьями собственной независимости.

— Это уже даже можно назвать взяткой…

— Выглядит это именно так. Якобы городской голова не должен влиять. Но полиция определенные деньги от городского совета получает, прокуратура также, все они получают квартиры. А в первую каденцию мэр ни одной квартиры не предоставил.

Вспомнилась ситуация, которая произошла во время собрания судей в 2016 году. Присутствовала общественность и мой муж. И он однажды обратился к председателю суда, что тому не понравилось. И потом председатель суда ударил моего мужа неожиданно — так, что этого никто не заметил. Он — бывший работник милиции, поэтому, видимо, обучен, как незаметно наносить удары. Он ударил в район сердца, но немного промахнулся. Потом нам рассказали, что этот удар может вызвать аритмию. И синяка не было, ушиб установили благодаря рентгену. Муж долгое время испытывал боль.

Поэтому моя защита — это максимальная публичность. Общественность недоумевает, почему происходит преследование судьи, которая заняла абсолютно правильную позицию. Часто судьи удивляются, как я могла зафиксировать преступление. У них в голове не укладывается.

— То есть в них уже заложено в голове, что нужно сотрудничать с властью?

— Да, эта круговая порука покрывает совершенные преступления, правонарушение, совершенное коллегой, должно быть тайной. Ценности, которые заложены у судей, скорее всего, не соответствуют тому, чего ждет от них общество. Хотя в нашем кругу много профессионалов. Одни выражают понимание, а отдельные говорят, что это я просто оказалась в такой ситуации. Но они не говорят, что это неправильно.

Я абсолютно поддерживаю идею создания антикоррупционного суда. И не просто, что каждый суд должен стать антикоррупционным. Дело в том, что на моем примере можно понять, если отдельный судья правильно принимает решение, то его даже коллеги могут психологически задавить в коллективе, не поддерживая. Хорошо, что меня люди поддерживают, семья, что дает каждый день надежду и уверенность. Я сделала свой выбор, и он является правильным.

Также должно возникать доверие к суду за соблюдение закона, процессуальных норм, просто уважение. Нужно начать хотя бы с изменения отношения к людям. Если их не уважают, не будет ничего. Часто человек заходит в суд и дальше не знает, что делать. Поэтому нужно закупить хотя бы достаточное количество стульев, чтобы люди могли в коридорах присесть, я не думаю, что это такие огромные деньги. Потому что когда стоишь и ждешь часами начала судебного заседания, это ненормально. Безусловно, мы знаем о проблемах внутри суда. Но государство нашло деньги для строительства центров занятости. А дома правосудия за 26 лет практически не строятся. В основном это бывшие детские сады. Пока мы будем находиться в детских садах, у нас таким будет правосудие.

— Вы говорите, что поддерживаете идею создания Антикоррупционного суда. Но в эти суды могут прийти те же судьи-взяточники.

— Я поддерживаю ту идею, что в отборе этих судей должны принимать участие не только украинцы, но и международные партнеры. Это как раз будет залогом того, что будет отсутствовать политическое влияние, что сюда не попадут судьи, которые каким-то образом зависят от политических сил.

Я также поддерживаю эту идею и из-за безопасности судей. Для вынесения решений безопасность очень важна. Потому что моя ситуация показала, что происходит в принципе с каждым антикоррупционером. Вот я начала изучать, правильно ли квалифицировано это нападение на меня. Его квалифицировали как хулиганство, что является правильным. Но посмотрела, какие статьи могут касаться непосредственно судьи. Например, причинение судье легких повреждений или повреждений средней тяжести повлечет смешное наказание. Получается, что с точки зрения наказания статья “Хулиганство” лучшая. То есть даже судья по законодательству у нас ненадлежащим образом защищен.

Но не нужно в антикоррупционный суд закладывать необходимость большого стажа для судьи. Считаю, что нужно снизить эту планку, потому что это суд первой инстанции, там нет такой необходимости огромного стажа. Это бы позволило прийти молодым, амбициозным. Если человек стремится, то он может быстро получить знания. И для этого не нужны десятки лет.

Лариса Гольник Фото: radiosvoboda.org

— По вашему мнению, у нас есть независимые суды?

— У нас могут быть отдельные независимые судьи, а суды — трудно сказать. Я даже думаю, что внедрение европейских стандартов вроде бы правильно. Нам в нашей среде рассказывают, что и в Европе есть много дел, которые долго слушаются. Да, возможно, это и правда. Но если есть доверие к этому институту, то человек согласен ждать, он понимает, почему так происходит, что проводятся необходимые процессуальные процедуры. И уверена, что не придут какие-то закулисные силы и не решат дело, а именно этот судья на основании представленных доказательств примет правильное решение.

У нас же нет с самого начала доверия. Еще хуже то, что я — судья и оказалась в ситуации, когда я некоторым судьям категорически не верю. Это меня очень возмущало. Я понимаю, почему судьям не доверяют. Ситуация с покушением на меня стала причиной собрания судей. Коллеги выразили мне сочувствие. И в то же время они подчеркнули, что я, судья без полномочий, в нерабочее время подверглась избиению. Но акцент на этих моментах показывает, что им даже импонируют нападающие.

— Как вернуть доверие украинцев к судам, судьям?

— Если бы судьи поддерживали таких судей, как я, то возникало бы доверие, что мы способны на серьезные поступки, показать обществу, что мы противостоим давлению и желанию власти подчинить и забрать часть независимости.

Относительно председателя моего суда. Председатель Совета судей Украины должна была инициировать вопрос о его дисциплинарной ответственности за нарушение судейской этики, относительно отношения ко мне. Но председатель суда продолжает занимать эту должность. Нет быстрого и настойчивого желания очистить судейские ряды от одиозных судей. Вспомним судей Майдана.

К сожалению, эти органы, от которых зависит очищение судейских рядов, не проявляют такой настойчивости и желания донести обществу месседж, что они хотят путем очистки вызывать доверие. А так, как у нас реагирует Высший совет правосудия, единственный орган, который отвечает за независимость судей, решает вопросы привлечения к дисциплинарной ответственности… Как они объясняли, сейчас у них более 12 тысяч жалоб. Так может ли гражданин поверить, что это будет быстро? Если мое обращение по поводу вмешательства в мою деятельность председателя суда находится с марта этого года на рассмотрении у члена ВСП Павла Гречковского, то есть ли у меня доверие к этому члену? И, во-вторых, почему длительное время рассматривается эта жалоба? Возможно, это намеренно затягивается.

— Об этом мог кто-то попросить?

— Не знаю. У меня объяснение, что они — близкие по ценностям люди. Круговая порука. Это не обязательно может быть какой-то подкуп.

— А кто должен повлиять на этот совет, чтобы он начал выполнять свои обязанности?

— Априори никто не может влиять, это независимый орган. Закладываются европейские стандарты, вроде все правильно. Но, опять-таки, хотя Высший совет правосудия и образован после Майдана на базе Высшего совета юстиции, я по крайней мере не чувствую защиты. После избиения они сделали абсолютно четкое заявление в мою поддержку. Но я считаю, если бы было своевременное рассмотрение моих обращений, желание разобраться в этой ситуации, то, возможно, и не было бы этого избиения.

— Если этот орган — независим, то как его изменить, чтобы он действительно принимал решения, помогал и поддерживал судей?

— Любой орган — часть общества. Мы не можем сказать, что какой-то орган хуже или лучше, он такой же, как и общество. Они могут быть уверены, что хорошо делают свою работу. Но нет весомых результатов. Все они находятся в процессе — что-то делают, а результата мы не видим. Беда в этом.

Мне как судье не нравилось, что мы выносим решения, которые потом не выполняются. Вот так у нас много чего происходит в государстве. Вот, например, моя ситуация с НАПК. Они вынесли предписание председателю суда, но вопрос восстановления моих прав не подняли. Как осталось невыплаченным мне судейское вознаграждение, так оно и есть. Я пишу об этом в НАПК, а они мне объясняют, чтобы я обращалась в суд, а они будут третьим лицом. Это порождает ощущение несправедливости. И практически каждый государственный орган работает так же. То есть нет нацеленности на защиту прав человека и гражданина.

У нас нужно менять подход относительно того, что должны осуществлять государственные органы. Так получаются красивые декларации, красивые слова. Но в результате почти ничего. Сейчас нужно осуществлять существенную очистку судебных рядов. Тогда может возникнуть доверие.

Кроме того, у нас проблема отсутствия принципа неотвратимости наказания на всех ступенях за преступление, за дисциплинарный проступок. Кого-то мелкого могут наказать, а вот человека, который имеет состояние, привлечь к реальной ответственности чрезвычайно сложно.

— То есть все должно начинаться с общества: если оно будет требовать, то начнутся изменения?

— Конечно. Все взаимосвязано. Изменение в обществе приводит к изменению в системе. Мы идем в правильном направлении, только очень медленно.

Я принимала участие в одном политическом шоу, где был нардеп Игорь Мосийчук. Он сказал, что если судья публично выступила, значит, она должна уйти в отставку. Я к нему потом подошла и спросила, мол, судья вообще не должен публично выступать? И он согласился. А как же открытость обществу? Это меня очень обидело.

— Это может свидетельствовать о том, что даже народные депутаты не понимают, как реформировать судебную систему в стране?

— Это тоже. У нас постоянно что-то меняется, реформируется. Это сложно. Потому что судебная система должна быть стабильна в законодательстве, но у нас этого нет. Трудно отслеживать все изменения, особенно когда они противоречат друг другу.

Постоянные изменения, не оговоренные надлежащим образом исправления в комитете, непонимание народными депутатами, что они приняли, свидетельствует о достаточном непрофессионализме Верховной Рады. Получается, что политическая целесообразность превалирует над тем, что законодательство должно быть понятным. Если что-то принимается, то потом оно должно соблюдаться.

— То есть не нужно проводить так много реформ, а лучше что-то одно улучшить?

— Трудно сказать. Мы знаем, что у нас Кодекс об административных правонарушениях еще 80-х годов. Туда внесены определенные правки, но он не соответствует сегодняшнему дню. То есть не менять тоже будет неправильным. Нужна какая-то продуманность, логика и последовательность, профессионализм. Потому что довольно часто, когда вносятся изменения, они не продуманы даже терминологически, применяются различные термины.

Но самый главный вопрос — выполняется ли то законодательство, которое уже было изменено. Чтобы законы не принимались, как “закон Савченко”, который в моей среде восприняли достаточно негативно. Хотя в правозащитных кругах говорили, что там есть рациональное зерно. Но у нас происходит совсем иначе, чем то, как это закладывалось в закон.

Марина ШАШКОВА