Конец текущего года — значимый момент для подведения итогов и попыток осмыслить перспективы года будущего. Тем более что уходящий год аккумулировал несколько трендов, с которыми нам придется столкнуться не только в 2018-м, но, по всей видимости, и в более отдаленной перспективе. Ключевая же тенденция, которую мы действительно больше не можем игнорировать, такова: несмотря на то, что значительная часть украинских вопросов остается важным элементом международной (как минимум региональной) повестки дня, внешнеполитический контекст стремительно меняется, приобретая все более амбивалентный для Украины характер, в то время как внутриукраинский контекст приобретает угрожающе деструктивный характер.

Из Минского тупика?

Оптимист верит, что мы живем в лучшем из миров.

Пессимист боится, что так оно и есть.

М.Жванецкий

Доминирующим вопросом, который одновременно захватывает и Украину, и внешних игроков, остается проблема Донбасса и урегулирование там ситуации в контексте Минска-2. Неоднократно похороненный, минский процесс продолжает свое существование, — неофициально, но радикально трансформировавшись из “европейского квартета” в “диалог Берингового пролива”.

Это стало во многом естественным следствием политических процессов, которые прошли в 2017-м и Париж, и Берлин.

Франция Э.Макрона, несмотря на желание принимать более активное участие в международных делах, пока особо незаметна — похоже, что Макрон решил сосредоточиться на внутриевропейских вопросах, ища основу (политическую, экономическую, культурную) для перезапуска европейского проекта. Кроме того, лишь сейчас ему удалось восстановить свой рейтинг после начала проведения непопулярных реформ. Сомнительно, что он решит променять в ближайшее время решение проблем Франции и ЕС на достаточно призрачный успех в украинском вопросе.

Германию, где выборы формально закончились более месяца назад, все еще “лихорадит” — и не до конца понятно, как коалиционно закончится нынешняя патовая политическая ситуация. Но даже если “коалиция неудачников” будет сформирована, они еще долго будут дискутировать о приоритетных вопросах своей деятельности. И, понятно, прежде всего “миграционный вопрос” — особенно с учетом постепенного осознания всей глубины и серьезности провала политики мультикультурализма — в ближайшее время станет для нового немецкого правительства приоритетным.

И пока европейские игроки — сознательно или нет — самоустранились от активного “разруливания” украинского кризиса, переговоры перешли в русло практически американо-российской группы, т.е. де-факто именно на тот уровень, который с самого начала был амбициозно интересен России. Но интересен не столько с практической, сколько с символической точки зрения: почти все решения, которые сегодня исходят в контексте реализации Минска-2, продуцируются постоянным спецпредставителем США К.Волкером и В.Сурковым, позволяя России представлять их результаты как признание США равносубъектности России на международной арене, т.е. якобы обоюдного позиционирования США и РФ как первых среди равных.

Начавшийся в этом году диалог о миротворцах в Донбассе, постоянная информационная и дипломатическая пикировка по этому поводу создают ощущение пусть и непростого, но продвижения вперед. Тревогу вызывает другое — степень вовлеченности Украины в эти “азартные” переговоры. Не вызывает сомнений — К.Волкер отдает себе более чем достаточный отчет, что из себя представляет Россия, кто зачинщик конфликта на Донбассе, и чего действительно хочет Россия. Но является ли это понимание и осознание однозначной гарантией того, что в этих переговорах доминирующим является именно украинский интерес? Думаю, что неприятный, но честный ответ на этот вопрос — увы, нет. И это логично, поскольку обе стороны преследуют собственные интересы, в то время как проблема отстаивания национальных интересов Украины — сугубо наша задача.

Не устаю повторять: мы должны постоянно держать в фокусе простую, но от этого не менее важную мысль о том, что даже если на нынешнем этапе наши национальные интересы совпадают со стратегическими задачами стран Запада, это совершенно не означает, что они совпадают полностью, и что так будет продолжаться всегда. И сегодня конфликт на Востоке Украины, несмотря на его относительную вялотекущесть, создает стратегическую проблему для Запада: ухудшение отношений с Россией при непонятных позитивах от такой ситуации.

“Железному канцлеру” Отто фон Бисмарку (на которого, пожалуй, подспудно в чем-то хотела походить “железная фрау” Ангела Меркель) небеспочвенно приписывают максиму о том, что “большие государства всегда ведут себя как бандиты, а маленькие ведут себя как проститутки, пытаясь ублажить большие”. Доля истины в ней, увы, есть даже в сегодняшних условиях.

Однако беспокойство вызывает не только факт переговоров без участия Украины, но и производная из этого логика: ни у России, ни у США не вызывает сомнений, что Украина вынуждена будет так или иначе выполнить любые достигнутые между странами договоренности. Какими бы они ни были. Сообщения СМИ о том, что “были согласованы 3 из 29 предложений США по урегулированию ситуации в Донбассе”, почему-то не сопровождаются информацией о том, а в курсе ли Украина, в чем эти предложения состояли, а тем более — были ли они предварительно согласованы с Киевом.

При этом непонятно также, насколько серьезно Россия ведет эту игру. (Порой даже кажется, что этого не до конца понимает и сама Россия, для которой важнее всего было “ввязаться в бой, а там посмотрим”. Тем более что аннексия Крыма породила в головах как политико-военного, так и якобы “либерального” истеблишмента “головокружение от успехов”.) Есть мнение, что это станет понятно лишь после выборов в самой России, однако можем предположить, что разговор идет действительно серьезный. Хотя бы потому, что символический эффект, его статусный/символический капитал от заключенного между Россией и США соглашения куда больший, чем еще одно — опять же символическое — подтверждение принципиальной недоговороспособности Кремля.

Определенный парадокс ситуации в том, что решение донбасской проблемы “любой ценой” (т.е. пресловутое “нам нужна одна победа — мы за ценой не постоим”) самоценно для всех игроков, кроме Украины: Д.Трамп получает хороший аргумент в своей внешнеполитической позиции, Россия — символическое закрепление своей глобальной геополитической субъектности, Европа (прежде всего европейский бизнес) — аргумент требовать от своих правительств ослаблять санкции и возвращаться к “бизнесу как всегда”. Мы не говорим, что дело идет к новому Мюнхену, но контуры происходящего кажутся до неприятного знакомыми…

Нельзя исключать, что Россия параллельно полным ходом готовит и альтернативный сценарий — сугубо военный. Впрочем, вопрос большой войны — это еще и вопрос политического будущего самой России и В.Путина в частности. Высказываются мнения (с которыми вполне можно согласиться), что угроза большой войны по инициативе России — это вероятность, которая приходится на период после ухода В.Путина с должности в 2024 г. (если не случится каких-либо экстремальных ситуаций). Если текущий характер внутренней и внешней политики России не изменится, то ростки откровенного фашизма и религиозного фундаментализма, которые мы наблюдаем здесь и сейчас в России, дадут настоящие плоды как раз к 2024-му. Кто будет выбран в качестве приемника в тот момент — непонятно, но есть высокая вероятность, что результат может оказаться неожиданно страшным. В т.ч. — для мировой стабильности. Вполне возможно, что нынешние попытки сравнивать В.Путина с А.Гитлером, конечно, приносят какое-то минимальное моральное удовлетворение, однако не совсем по адресу — вполне возможно в исторической перспективе Путин окажется скорее Гинденбургом, чем Гитлером.

Однако не стоит себя успокаивать, что “большая война” в ближайшее время — это лишь алармистская позиция отдельных экспертов: суровая реальность от этого не становится иной. Андреас Умланд очень правильно ставит вопрос в целом — вопрос о том, что такого рода большая война вполне возможно представляется России не столь рискованной во внешнеполитическом плане, а выгоды ее — существенны как во внутриполитическом плане, так и стратегически важны во внешнеполитическом.

Запад же верен заклинаниям о том, что “украинский кризис не имеет военного решения, причем альтернативы нормандскому формату и минскому процессу не существует”. Он уже давно убедил себя в этом — и не хочет (или не может?) выйти за удобные рамки подобных самовнушений.

Несмотря на бравурные заявления наших западных партнеров, что они готовы к любому повороту событий, какова действительно вероятность того, что НАТО и ЕС примут участие в таком военном конфликте? С использованием крылатых ракет, авиации, десантных кораблей со стороны России? Существуют ли вообще у европейцев кризисные планы на подобный случай? Или Европе окажется проще разбираться с еще одной волной мигрантов (на этот раз — украинских), чем вступать в жесткий конфликт с ядерным государством?

Бывший заместитель главнокомандующего войск НАТО в Европе генерал Ричард Ширрефф опубликовал книгу “2017-й. Война с Россией: срочное предупреждение”, в которой предполагает, что России по силам за считанные дни захватить часть Украины и страны Балтии. По его мнению, НАТО и Россия близки к войне, причем НАТО окажется неспособным быстро реагировать на молниеносные действия России, а Москва может поставить мир перед угрозой ядерной войны. Концовка книги, конечно же, оптимистична — но это, прежде всего, социальное требование соответствующего литературно-художественного жанра, а не трезвый военно-аналитический расчет.

В целом это ставит вопрос о том, каково отношение Европы к Украине, и каковы наши отношения с соседями на западной границе. 2017-й отчетливо показал, что тут проблемы лишь нарастают, и непохоже, чтобы они решились быстро и эффективно. Особенно вторая половина уходящего года отметилась масштабными скандалами с нашими политическими партнерами из Восточной Европы, которые раньше казались надежными соратниками (или, по крайней мере, сохраняли подчеркнутый “нейтралитет”). Острая политическая дискуссия с Польшей по вопросам исторической памяти, конфликтная ситуация с Венгрией и Румынией по поводу нового закона об образовании, несколько скандалов с Беларусью — все это не вселяет уверенности в нашем ближайшем внешнеполитическом окружении. Однако стоит понять следующее: эти конфликты — неизбежность того, что Украина становится субъектной на международной арене, что у нее есть свои интересы, и она собирается их отстаивать. В т.ч. — в жестком диалоге с партнерами, ибо “Платон мне друг, но истина — дороже”.

И хотя наши отношения с США лишены пока таких проблем, однако 2017-й продемонстрировал и нарастающие противоречия, и недопонимания. Прежде всего — отсутствие внятной и понятной стратегии США в отношении Украины. Стратегия поддержки демократических институтов, антикоррупционной борьбы не является специфической для сугубо американо-украинских отношений — это общий тренд всей внешнеполитической линии США. Однако тренд-2017, который можно отметить как имеющий все шансы закрепиться и в следующем году, — дальнейшая экономизация политического взаимодействия между США и Украиной, что будет требовать от украинской стороны придерживаться обещаний и обязательств как базового критерия в оценке Трампа-бизнесмена своего контрагента.

Это приводит нас к проблеме более высокого порядка: если США не имеют отдельной политики по отношению к Украине (а только что принята Стратегия национальной безопасности США, где Украина упоминается ровно один раз и только в контексте российской агрессии), то какова вероятность того, что уже в ближайшем времени внешняя политика США в отношении Украины станет лишь сопутствующей от российского внешнеполитического вектора? Хотя кажется, что на данном этапе любое заключение негласного договора между США и Россией про зоны исключительного влияния кажется маловероятным, однако полностью исключать сближение Кремля и Вашингтона на основе политики то ли “разделяй и властвуй” (со стороны первого), то ли “кнута и пряника” (со стороны последнего).

Частично это и следствие того, что наши попытки сменить информационно-идеологическую парадигму восприятия Украины не как “страны-проблемы”, а как “страны-решения”, похоже, не особо успешны (несмотря на действительно искренние попытки многих государственных и негосударственных структур). По большей же части это обуславливается особенностями внутриукраинского политического процесса и того, как он выглядит со стороны.

К реальным реформам через преодоление ненависти

Если вы ненавидите человека, вы ненавидите в нем что-то, что является частью вас самих.

То, что не является нашей частью, не беспокоит нас.

Г.Гессе

Украинский парадокс в том, что наша внешняя политика никак не станет нормальным и естественным продолжением внутренней. В т.ч. потому, что реальная, стратегическая внутренняя политика — как конкуренция масштабных содержательных проектов — практически отсутствует, вырождаясь в принцип “кто кого перекричит”. Серьезные софистические дискуссии быстро и просто перерождаются в эридические диспуты, благо разнообразные телеканалы с огромным удовольствием предоставляют для этого всевозможные площадки, по которым популисты-горлопаны едва успевают бегать, перескакивая с телеканала на телеканал, с экрана на экран.

Это отражается и на всех внутриукраинских процессах, хаотизируя их и превращая в симулякры самих себя.

Не обошло это явление и ключевой вопрос (и вообще во многом слово уходящего года) для Украины — “реформы”.

Более чем прав был великий политический реалист Никколо Макиавелли, предупреждавший, что “нет дела, коего устройство было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми”.

После 2014 г. очень много было надежд, что именно реформы сделают то, что так и не удалось сделать за десятилетия украинской независимости — создадут европейскую модель государства и экономики, приведут к искоренению порочных явлений и консолидируют общество. Рискну сделать провокационный вывод, но консолидация общества на теме реформ не удалась — тема “реформ” стала скорее разъединяющей и постепенно грозит разорвать саму страну. Точнее будет сказать, что деконсолидирующую роль выполняют не сами реформы (важность которых всеми безусловно признается), но то, чем они сопровождаются. При этом нельзя сказать, что реформы не проводятся. Скорее наоборот — их много и в разных отраслях. Однако хотя количество их велико, качество сильно страдает.

В результате мы входим в стратегически опасную фазу, когда “реформирование” становится странной сущностью, в которой процесс сначала “просто” внешне доминирует над результатом (вспомним бесконечный тупик прогресса реформ — “в процесі виконання”), а потом внутренне подменяет его. В итоге многие ключевые, содержательные смыслы реформ превращаются в своеобразный симулякр, где процесс видится результатом, а внутренний регресс — внешним прогрессом.

Многие реформы запускаются, но практически умирают на этапе практической реализации. Многие реформы, которые хороши как теоретический конструкт, в условиях столкновения с реальностью, теряют свой “лоск”, от которого не готовы отказаться профессиональные “реформаторы”. Принимаемые “реформаторские” решения часто половинчаты, непродуманны и формируются так, чтобы можно было отчитаться перед донорскими структурами, но не запустить процесс полноценно (часто — к радости тех, кого пытаются непосредственно реформировать). И это камень в огород не только властных команд, но и разнообразных “реформаторов” со стороны: первым часто не хватает воли поменять “как было” на то, что “нужно”, а вторым — знаний, реальной мотивации и упорства.

Мы все, безусловно, хотим лучшего, но цена его обретения как-то неожиданно возрастает до юношески-максималистского “Все или ничего!”. Прекрасная иллюстрация — борьба с коррупцией, которая в 2017 г. превратилась в некое фетишизированное явление, вокруг которого проходят очередные линии раскола. При этом нет в стране человека, который бы стал оправдывать коррупцию и заявлять, что с ней не нужно бороться. Но формы борьбы за наше “антикоррупционное будущее” все больше напоминают трагикомедию, где разные правоохранительные, контрразведовательные и прочие “охранительные” органы задерживают сотрудников друг друга и взаимно обвиняют в коррупции, превращая антикоррупционную борьбу в фарс. Для многих же активистов борьба с коррупцией как системным явлением постепенно трансформируется в “головокружение от успехов” в борьбе с ее точечными проявлениями и инструментом внутренних ресурсно-политических “разборок”. Сказывается и отсутствие поведенных четких “красных линий”, разделяющих сферы ответственности и прерогативы различных ведомств. Из-за этого наиболее проблемные “серые зоны”, где необходимо серьезное межведомственное взаимодействие, превращаются в локальные фронты межведомственных противостояний.

Даже в таком важном деле как антикоррупционная реформа стоит помнить, что “невозможно побороть коррупцию ослепленной борьбой без правил, с нарушениями законодательства, морали и здравого смысла, поскольку тогда результаты оказываются противоположными задуманному”. А часто именно так и происходит — с огромным удовольствием тему борьбы с коррупцией оседлали популисты всех уровней, поддерживаемые (в большинстве своем) искренними антикоррупционными борцами из третьего сектора.

Отличным примером того, к чему это может привести, является не Румыния (чей опыт безусловно интересен), но Бразилия, чья сегодняшняя политическая ситуация в этой стране — прекрасная иллюстрация того, что действительно успешная борьба с коррупцией совершенно не гарантирует, что у власти окажутся прекрасные и умные люди. Особо эффективная борьба с коррупцией, которая так же, как и в Украине проникла во многие сферы общественной жизни, привела к неожиданному результату — почти полной утерей доверия бразильцами к политикам и общественным институтам. Как следствие — из политического маргинеса появляются персонажи, которые до этого времени не имели возможности занять высокие должности и радикально влиять на судьбу страны. Нелишне напомнить, что именно на волне разнообразных масштабных антикоррупционных зачисток к власти приходили всевозможные Уго Чавесы, Сильвио Берлускони и другие крайне опасные популисты авторитарного толка. Не стоит думать, что нас сия чаша обойдет. Еще раз — это не означает, что с коррупцией бороться не нужно, но прежде всего самим борцам надо четко понимать последствия своих действий и тот факт, что вестись эта борьба должна “чисто”, на сугубо законной основе и не переходя на язык ненависти.

Кстати, о последнем. Похоже, что 2018-й станет тем историческим периодом, когда нас ждет очень серьезная внутренняя дискуссия именно о концепции “ненависти” и ее месте в жизни Украины: в политической, экономической, культурной сфере. Сегодня страна буквально переполнена ею. Во многом это очевидное следствие войны на Востоке и каждодневной гибели украинских граждан, скрываемого за агрессивной ненавистью ощущения страха от постоянно висящей над нами всеми военной угрозы со стороны восточного соседа, следствие психологической травмы последних трех-четырех лет. На первом этапе военных действий ненависть выполнила важную консолидирующую функцию — объединила нас против общего врага. Правда, при этом такую же важную функцию выполняла и “любовь” — лишь из нее могли родиться действительно эффективные волонтерские движения, общественные проекты и многое другое. Сейчас же складывается субъективное ощущение, что “ненависть” — все что осталось. Ненависть и нетерпимость к иному мнению, к свободе высказываться, к открытой дискуссии. Эта ненависть продуцируется и взаимоподдерживается в треугольнике отношений “политики-медиа-власть”, охватывая все новые сферы. И ответственность за это несут все участники треугольника — “скинуть” вину на кого-то одного не удастся. Хотя все же ответственность украинских медиа за эту ситуацию — одна из ключевых. Украинское телевидение (впрочем, как и все современное массовое) — профессиональный продавец ужасов и катастрофических сценариев и без устали “кормит” этим украинцев.

Между тем ненависть не способна продуцировать эффективные позитивные смыслы. Хотя она может продуцировать длительные смыслы, и даже стратегические приоритеты, но вот позитивные смыслы, позитивную повестку дня — нет. Равно ненависть способна дискредитировать и любую деятельность, которой касается. Практика реализации некоторых украинских реформ — яркий тому пример.

Ненависть во всем ее многообразии пытается дать наиболее простой ответ на висящий в воздухе вопрос: “Чего мы хотим?” — как часть общей национальной идеи, как общего стратегического нарратива государства. Однако ответ будет, скорее всего, ложным. Поскольку будет построен на основе не “про”, а “контра”. Сформированная на подобной основе повестка дня не имеет продолжения в будущее, а поиск позитивистской концепции требует готовности думать, анализировать и принимать ответственные решения. Не эмоциональные, а взвешенные. И это то, чего так не хватает Украине. Я выше привел пример Бразилии не случайно — по накалу и эмоциональности нашей политики и нашего отношения к жизни мы скорее похожи на Латинскую Америку, чем на скупую на эмоции Европу (возможно, к лучшему).

Но нам нужно больше серьезных и взвешенных дискуссий. Украине в целом необходима серьезная медиа-дискуссионная площадка, “свободная” от партийно-политической конъюнктуры. На ней “задавать тон” должны отнюдь не рейтинговые “говорящие головы”, а реальные моральные авторитеты, несущие ответственность за сказанное, прежде всего перед собой, и не намеренные прикрываться пресловутой “неприкосновенностью”.

К сожалению, запроса на подобную площадку (а равно серьезную дискуссию) не видно ни у украинских политиков, ни (как бы это ни было странно) у украинских гражданских активистов — многих из них вполне устраивает “политический цирк”. В таких условиях вообще сложно говорить о будущем страны, о будущих стратегиях развития в позитивном ключе — ненависть разрушает все и деконструирует любые рационалистические усилия в этом направлении.

Отсюда макрозадача 2018 г. — глубинная рефлексия ненависти, которая проникла в общество так же глубоко, как и коррупция, и ее дальнейшее искоренение. Сделать же это без серьезного участия интеллигенции почти невозможно. Однако с горечью вынуждены констатировать, что в Украине так и не сложилась эта самая интеллигенция, во всяком случае, как мощная иммунная сила, защищающая от недружелюбных внешних и внутренних воздействий.

При этом, когда мы говорим об “искоренении ненависти”, речь идет не об огульном всепрощении и толерировании деструктивной вражеской деятельности под прикрытием “правильных” лозунгов — слишком долго нашему противнику это удавалось. Наша задача — построить более “взрослую” и более “ответственную” Украину: именно такая нам понадобится в постоянно меняющихся внешнеполитических условиях, где полагаться мы должны, прежде всего, на себя и на свои национальные интересы.

И сделано на этом пути уже немало. Хотя выше уже содержится достаточно критики качества реформ, тем не менее, это не означает, что они не идут. Но на этом пути нас действительно ждут значительные вызовы и риски, однако потенциал нейтрализации их лежит не за границами нашей страны, а сугубо внутри. И только от нас зависит, сумеем ли мы этот потенциал реализовать в полной мере. Ведь если не сумеем, то есть вполне отчетливый риск вновь приблизиться к пропасти и заглянуть в нее. А оттуда на нас посмотрит наше прошлое и голосом подполковника КГБ гостеприимно-снисходительно позовет к себе.

Владимир ГОРБУЛИН, советник президента, директор Национального института стратегических исследований, академик НАНУ, доктор технических наук, профессор